Капитан стражи пробрался к принцу на своей лошади и взволнованно проговорил:
– Ты можешь пострадать, мой господин. Позволь моим людям рассеять чернь.
– У меня есть кое‑что получше твоих плетей.
Мануил запустил руку в мешок, прицепленный к седлу, достал оттуда пригоршню монет и швырнул их в возбужденную, ревущую толпу. Люди мгновенно расступились, бросившись собирать деньги. Принц пустил своего коня шагом, то и дело разбрасывая монеты. Толпа радостно ревела, и каждый раз в том месте, куда падали монеты, образовывалась настоящая свалка.
За принцем Мануилом следовали лошади, нагруженные обильными дарами, за ними в серебристо‑золотом паланкине, который несли четверо черных рабов, следовала госпожа Мамлакат. Она не могла не проводить свою воспитанницу. За паланкином шли шесть белых верблюдов, на горбатых спинах которых были укреплены небольшие сиденья‑хоуды, обтянутые фиолетовым шелком. Такие хоуды предназначались для путешествия женщин. По толпе прокатывался возбужденный шепот. Лица невольниц из гарема принца Мануила были скрыты непроницаемыми вуалями, и людям оставалось напрягать свое воображение в стремлении мысленно проникнуть за них. Четверо красавиц взирали на людской водоворот спокойно и холодно. Рядом с ними покачивались в хоудах и Василике с Феодорой, неотличимые от одалисок Мануила.
– Скажи мне, Феодора, зачем все эти церемонии? Ведь я же могла уже сегодня вечером сесть на корабль и отправиться к бею Мустафе по морю…
– По морю? И сгинуть в жестоких осенних штормах? – Феодора неодобрительно покачала головой. – Базилевс, конечно, торопится с этой свадьбой. Однако не настолько, чтобы наверняка утопить свою названную дочь в водах бесконечно жадного Серединного моря. Караванное странствие займет куда больше времени, но даже свирепый ураган не сможет погубить всех до единого. А тебя обязательно спасут, ибо теперь ты не рабыня или принцесса, теперь ты – невеста бея и защитница государственных интересов…
– Аллах великий, какие громкие слова! – воскликнула Василике.
– Привыкай, сестричка, – притворно вздохнула Феодора. – Ты больше не принадлежишь себе… Теперь ты принадлежишь истории.
«Себе я не принадлежу уже очень много лет…» – подумала Василике. Но произнести это вслух не решилась.
Процессия медленно продвигалась вдоль узких улочек. Когда древний центр города остался позади, улицы стали шире. День был жаркий, и Василике, закутанная в нарядные одежды и вуали, уже начала проявлять первые признаки нетерпения, желая, чтобы весь этот пышный маскарад поскорее закончился. Спустя два часа караван выехал из города через восходные ворота.
Здесь почетный караул должен был покинуть караван Василике – не дело привлекать внимание разбойников, которых, увы, было более чем достаточно на просторах великой империи. Теперь девушке и ее слугам следовало превратиться в простых путников, держащих путь на полудень.
Принц Мануил вскинул вверх саблю, отдавая девушке честь, и повернул своего коня. За всадником потянулись обратно и верблюды с наложницами гарема. Со слезами обняла девушку Феодора.
– Прощай, моя сестра. Да сохранит тебя своей милостью Аллах всесильный и всевидящий. Быть может, нам суждена еще встреча…
– Прощай, моя названная сестра. Мир столь мал… Мы встретимся! Обязательно встретимся!
Василике с отвращением разглядывала подобие полосатой палатки, которое называлось бассураб. Она знала, что бассураб предназначен для передвижения женщин, но ни разу в нем не путешествовала. Палатка должна была защитить ее от прямых солнечных лучей, но от жары защитить не могла и вдобавок оказалась очень неудобной. Василике пыталась сопротивляться, однако вскоре она уже сидела на плетеном сиденье внутри палатки, вцепившись в него что было силы, потому что верблюд уже поднимался на ноги. При движении верблюда бассураб раскачивался из стороны в сторону, и это напоминало качку на корабле. Единственным утешением было то, что она могла видеть окружающее через прорезь в палатке.
Так было в тот миг, когда караван невесты, пышно называемый свадебным поездом, покинул пределы града Константина. И вот уже почти две недели караван двигался на полудень через скалистые горы, плодородные долины, пересекая ручьи и леса, состоявшие из можжевельника и сосен. Ночью ставили шатры и разжигали костры для защиты от хищников. Из разговоров стражников Василике узнала, что в лесах в изобилии водятся львы и леопарды.
В первую же ночь в шатер Василике вошла старуха и принесла ужин, состоявший из инжира, маслин, сыра и козьего молока. Василике обрадовалась, узнав, что в караване есть еще одна женщина, кроме нее, но в настоящий восторг привело ее то, что старуха заговорила на языке ее далекой полуночной родины. Присмотревшись повнимательнее, Василике увидела, что, хотя лицо у женщины смуглое и морщинистое, глаза у нее голубые, а черты лица мелкие, чем-то напоминавшие лицо ее доброй бабушки.
– Меня зовут Раут, – сказала старуха, поставив перед Василике поднос. – Базилевс своей милостью даровал тебе меня. Я буду прислуживать тебе в странствии.
Дни шли за днями, такие неразличимые, что Василике изнывала от тоски. Иногда караван двигался совсем медленно, особенно когда пересекал холмистую местность, которую янычары-стражники называли «тэл». Там Василике часто видела кочевников, сопровождавших свои стада, а на привалах строили гурби – разборные жилища из веток и глины.
Караван мерил фарсах за фарсахом, но девушке казалось, что они стоят на месте, – те же невысокие горы, те же плодородные речные долины. В конце второй недели они вышли на песчаную равнину, покрытую пшеничными полями и оливковыми рощами, которую окружали пологие лесистые холмы. Оживление среди янычар подсказало Василике, что цель путешествия близка, и у нее упало сердце. Раут подтвердила ее опасения – вскоре караван должен был повернуть на закат.
Убийственная мысль о том, что, став свободной, она опять окажется рабой, заставила Василике вновь мечтать о свободе, вновь мечтать о побеге.
– Неужели тебе не хочется снова стать свободной?
– Свободной? – с недоумением повторила Раут. – Я… это было так давно.
Наступило длительное молчание. Василике надеялась, что мысль о свободе пустит корни в сердце старой женщины. Но следующая же фраза служанки принесла ей глубокое разочарование.
– Женщина не может быть свободной.
– Но вспомни свою семью. Неужели у тебя нет никого, кто был бы счастлив, если бы ты вернулась?
– Нет, – покачала головой Раут. – Я была горничной у одной дамы, и она взяла меня с собой в путешествие на Сицилию. Тогда мы и попали в плен к пиратам. А вся моя семья умерла от мора много лет назад. Только я одна и осталась в живых. Нет, госпожа, мне некуда и не к кому возвращаться.
