Вальд задумался. Через минуту он подошел к Филиппу, с оскорбленным видом смотрящему в окно, и нежно обнял его за плечи.
— О чем ты говоришь, Фил, — сказал он слабым и задушевным голосом. — Каждую минуту все может рухнуть в тартарары… уж ты-то, посидев в яме и едва ли не чудом оттуда выбравшись…
— Тем более, — смягчаясь, сказал Филипп, — какие, к черту, милые сердцу вещицы? Пир во время чумы.
— Может быть… в качестве какого-то заслона для души… островка стабильности посреди беспокойного мира…
Филипп усовестился.
— Если это так уж важно, я откажусь, — грустновато улыбнулся Вальд, — но сдается мне, это вовсе не важно… Присядем?
И Вальд сел на грязноватый пол пустой комнаты.
— Мне кажется, — сказал Вальд, — этой суетой мы просто стараемся прикрыть чувство страха и неуверенности, не выпустить его из глубины души… С нами происходят чудеса — ты разве не замечаешь? Мы не говорим об этом — боимся говорить, думаю я. Раньше была спокойная, нищая жизнь без всяких чудес; потом она оживилась, дала нам выбраться из нищеты — но все равно мы не надеялись ни на кого, кроме себя, делали все сами. А теперь… Надолго ли? И бесплатно ли?
— Что ж, — сказал Филипп, присаживаясь рядом с партнером, — не думай, что я не задаю себе этих вопросов; но откуда такой фатализм? Может, мы заслужили эти чудеса! В конце концов, что такое чудо? Это просто короткий путь, движение через гипер-пространство. Придумали ковер-самолет — через тысячу лет он стал реальностью. К Гамлету является призрак отца для сообщения, заменяющего собой кропотливую криминалистическую экспертизу. Ты видишь: любое чудо, которое может измыслить человек в рамках своего воображения — лишь способ сократить расход ресурсов. Дальше в действие вступают элементарные статистические закономерности… Может быть, эти происходящие сейчас с нами так называемые чудеса — не более чем своеобразная компенсация ресурсов, бездарно и не по нашей вине растраченных нами во времена нашей молодости?
— Не спорю, — вздохнул Вальд, — это глубокие мысли; что-то похожее приходило в голову и мне. Однако ты сам сказал — может быть. А может, и нет. И что, если нет? Ты говоришь, Бог рассчитывается с нами за долготерпение; а если Он, наоборот, выдает нам аванс?
— Ты дерзнешь интерпретировать промысл Божий? — сощурившись, спросил Филипп.
— Отнюдь; это была бы гордыня и суета сует.
— В таком случае единственный путь — молиться…
— Что я и делаю, — сказал Вальд.
— Ты не дослушал; я говорю: молиться, а самим не плошать. Чем был бы Гамлет, если бы не предпринял по инструкциям призрака вполне конкретных действий?
— Да, но в итоге это кончилось плохо.
— Не цепляйся за второстепенное.
— Как знать, — сказал Вальд, — второстепенное ли это! Даже те наивные чудеса, что творила золотая рыбка, плохо кончились… а если говорить о чудесах классических, библейских, то ни одно из них людям впрок не пошло. Поневоле думаешь: уж не дьявольские ли это козни?
— Богохульствуешь, — предположил Филипп.
— Miserere mei, Deus, — пробормотал Вальд. — Я тебе не говорил? Вчера наконец принесли рекомендации консультантов по банку.
— Ты смотрел?
— До поздней ночи, — как бы вспомнив об этом, Вальд сладко зевнул. — Короче, жопа.
— У нас так и нет нормального финдиректора.
— Любишь ты все переложить на других… То тебе дизайнер, то финдиректор…
— Да, — сказал Филипп, — я люблю, чтобы работой занимались профессионалы.
— В таком случае я, как управленец-любитель и деквалифицированный инженер, должен сдать дела и пойти в подмастерья к Гонсалесу.
— Он тебя не возьмет, — хмыкнул Филипп.
— Ну, если бы ты замолвил словечко…
— Ты думаешь, я бы замолвил?
— А то нет. Остановка за малым: кому сдать дела? Они предлагают вдуть в банк полтора миллиона.
— Хм.
— Вот тебе и хм. Якобы тогда все оживет.
— То есть, мы должны показать, что у нас есть эти полтора миллиона.
— Не знаю. Может, оформить это как западный кредит, депозит… я еще с Х. не советовался.
— Раз ты уже думаешь о том, как это оформить, — заметил Филипп, — значит, в тебе зреет решение.
— Это от безнадеги, — уныло сказал Вальд. — Кстати, если выкатить деньги, то это здание фактически перейдет в нашу собственность; сейчас оно в залоге у банка.
— Ага! — саркастически воскликнул Филипп. — Вот, значит, почему ты хочешь набить кабинет завитушками!
— Ну, давай как-нибудь сговоримся, — миролюбиво предложил Вальд. — Ну пожалуйста, Фил… о чем спорим! смешно, ей-Богу… Душа не лежит к этим холодным пространствам — можешь понять? Я буду среди них ощущать себя червем, инородным элементом… никакой творческой активности не проявлю.
— Ну, что с тобой делать? — воскликнул Филипп с досадой и, как бы подыскивая аргументы для собственного успокоения, уже более мягким тоном продолжал: — Отказать тебе я не могу; тем самым я подавил бы твою индивидуальность… а эта манера душевно заставлять собеседника сделать то, чего он не хочет, может, и есть твое самое сильное деловое качество. Только не говори мне, — добавил он недовольно, — что таков промысл Божий; это был бы уже перебор.
— Спасибо тебе от души, партнер, — широко улыбнулся Вальд, — я как чувствовал, что ты согласишься.
— Вальд, — сказал Филипп грозно, — молчи.
* * *
Вероятно, и впрямь было что-то общее между такими на первый взгляд разными и вовсе не знакомыми друг с другом людьми, как адвокат Корней и князь Георгий, потому что последний очень быстро привязался к Марине всей душой и позволял ей значительно больше того, что следовало бы по регламенту.
Конечно же, приходили к нему и низкие мысли, искусительные стократ ввиду некоторых особенностей положения — как-то, девственности Марии и объединяющей их двоих великой миссии, — но он гнал эти мысли прочь от себя как недостойные его должности и чина. В молодости изрядный баловник и повеса, князь Георгий теперь не тратил на женщин ни времени, ни внимания; дело всецело поглощало его. Разумеется, он помнил, как, испытывая Марию при их первой очной встрече, коротко приласкал ее женские органы. Он сделал это умело — пальцы сами сделали движение, некогда сводящее женщин с ума, — но даже тогда он не вожделел (хотя в силу самой сути испытания, приступая к нему, он не был еще уверен в Марии и поэтому мог относиться к ней как к любой иной женщине, годной на то, чтобы соблазнять и быть соблазненной); единственной целью использования им своего опыта было обмануть ее орган, заставить его сладко расслабиться, сделаться скользким, податливым и таким образом открыть то, что могло остаться не замеченным всеми предшествующими испытателями.
