— И каково это — вернуться обратно? — спрашивает меня Бек.
Обратно? Мой мозг стирает всё, кроме образов того, каково было бы лежать под ним. Я стараюсь придать его вопросу больше смысла, чем немедленному шаблонному ответу. Он знает меня, вернее, знал гораздо лучше. Когда моя мама была в хосписе, Бек был тем, кто дал мне убежище от всех визитов медсестёр и компании, приходящей попрощаться. Он был тем, кто смотрел в другую сторону, когда мы с Ташей совершали набеги на его винный шкаф, пока мы делали это умеренно, не напивались и не садились за руль.
— Это тяжело после того, как я жила одна. Не думала, что вернусь сюда больше, чем на один визит. Я скучаю по собственному пространству и расписанию, — сидя на доске, скользящей вдоль его ноги, я ловлю себя на том, что опираюсь на Бека, ища равновесие. — Прошу прощения.
На самом деле мне не очень жаль, но, когда я хватаюсь за него, понимаю, что он все ещё пахнет так же хорошо, как я помню.
Жужжание вибрирующего телефона заставляет всех троих похлопать себя по карманам, чтобы выяснить, кто за это отвечает. Таша смотрит на свой экран, а затем встречается взглядом со мной, отчаяние наполняет её безмолвную мольбу. Я знаю, что она ждёт, что я возьму удар на себя — она хочет, чтобы я отвлекла Бека. У меня нет никаких проблем с этим. Я жажду провести с ним время любым доступным мне способом. Если бы только Таша знала, как сильно я буду страдать, под пристальным вниманием глаз её красивого папаши. Под страданием я подразумеваю ту боль внутри, когда пытаюсь не нарушить данное обещание и не переспать с ним на гаражном матрасе в то время, когда Таша отвечает на свой звонок…
Она хлопает ресницами, прижимая телефон к груди и переминаясь с ноги на ногу. Отчаяние и страсть новой любви изменили её. Это так трогательно — видеть её так глубоко погруженной в кого-то.
— Ты мне должна, — говорю я Таше одними губами. На самом деле, я в долгу перед ней. Подняв глаза на Бека, я спрашиваю его о работе: — Таша сказала, что ты готовишься к деловой поездке, — как только он обращает своё внимание на меня, Таша проскальзывает в дверь дома, оставляя нас одних. Я надеюсь, что десяти минут будет достаточно; не знаю, смогу ли доверять себе с ним дольше, чем это.
Я возвращаюсь к своему проекту и устанавливаю ещё одно зеркало, слушая его рассказы о том, как он провёл неделю в Индии, доставляя груз своему деловому партнёру и добровольно отдавая часть своего времени на ремонт сиротского приюта.
— Ты всегда умел работать руками.
Я не могу остановить дразнящую хрипотцу в своих словах и рада, что мои пылающие щеки не видны ему. Мне бы очень хотелось посмотреть, так ли хорошо он владеет своими руками лично, как это было в моих снах в течение последнего десятилетия.
— Бек, не мог бы ты передать мне ещё одну зеркальную пластину из коробки на твоём верстаке? — я не жду, пока он принесёт её, прежде чем схватить винты, которые мне понадобятся, чтобы удержать деталь на месте. Я отодвигаюсь ещё дальше, чтобы оказаться в нужной позиции, и протягиваю руку. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не погладить пальцы Бека своими, когда он кладёт стекло мне на ладонь. Для богатого генерального директора он ещё не забыл, что проложил себе путь наверх собственными руками.
— Не будет ли невежливо с моей стороны спросить, что это за чертовщина? — голос Бека полон улыбки, и я должна признаться, что задала бы тот же вопрос, если бы не была дизайнером.
Мои пальцы сжимают рукоятку электрической отвёртки, и я борюсь за то, чтобы этот осколок зеркала встал на место.
— Я начала с того, что назвала его «диско-шар, деконструированный». Теперь, однако, я больше склоняюсь к «Глазу Наблюдателя». С зеркалами и всем прочим, это что-то о том, как ты видишь себя иначе, чем другие, потому что отражение и… — я замолкаю, потеряв ход мыслей, когда Бек снимает пиджак. Его бицепсы натягивают ткань в районе пуговиц.
Я прочищаю горло и продолжаю:
— Мне нужно закрепить его на табличке, которая уже висит на стене вон там, — я использую одну ногу, чтобы указать на нарисованный холст и деревянную табличку с просверленными отверстиями для винтов, которую уже повесила.
— Это задняя сторона?
Я киваю, а затем, понимая, что он не видит этого движения, подтверждаю устно.
Он возбуждающе захихикал, и я представляю, как он снова издаёт этот звук между моих бёдер, прежде чем я могу направить его рот к моей киске.
— Спасибо за то, что заверила меня, что, хоть я и становлюсь старше, я не теряю чувства дизайна и не старомоден в суждениях, — Бек присел на корточки рядом со мной, положив руки на ближайший козел, чтобы не упасть. — Ты почти не изменилась по сравнению с той молодой девушкой, которая разбирала сломанные приборы и превращала их в разбрызгиватели воды.
Для заявления, столь полного ностальгии, смесь эмоций, поднимающихся в моей груди, покалывает мои глаза и удивляет меня. Одно дело знать, что мужчина твоей мечты, вероятно, слишком стар для тебя, и совсем другое, когда он бросает тебе в лицо, что ты для него всего лишь ребёнок. Я подавляю желание заплакать или наброситься на него в гневе. Это не способ показать ему, что я выросла.
— Эта маленькая девочка, — говорю я вместо этого, — выросла в классе механики, инженерии и искусства, так что большая часть её искусства также функциональна, — просунув пальцы внутрь скрытого углубления, я щёлкаю выключателем скрытого аудио магнитофона. — Скажи что-нибудь, — настаиваю я.
Бек стоит достаточно низко, чтобы я увидела, как его глаза вспыхивают весельем, прежде чем он говорит «что-то» и ухмыляется. Его положение на корточках колеблется, и он почти приземляется на свою хорошо сформированную задницу, когда слышит свой голос, возвращающийся к нам.
— Вот почему я иду с именем, ссылающимся на красоту, в глазах смотрящего. Я думала, что смогу заполнить пространство памяти диктофона утверждениями как о внешнем виде, так и о существующем, — я проигрываю запись ещё раз и, решив, что эта сцена закончена, отключаю.
— Тебе нужна помощь? — спрашивает он.
Я качаю головой, перекатываюсь на колени и начинаю подниматься. От этого движения мои волосы сначала скрывают моё лицо, и я мельком замечаю то, что выглядит как Бек, заглядывающий в вырез моей расстёгнутой рубашки. Он отворачивается от меня, щёки его пылают, а я не обращаю на это внимания. Если он собирается играть так, украдкой бросая взгляды, намекая, что я слишком молода, я приму его игру, и посмотрю, кто победит.
Я хватаю гвоздевой пистолет и наклоняюсь, чтобы подключить его к удлинителю, слегка покачивая задницей. Быстрый вдох из-за моей спины даёт мне первое очко в игре.
— И куда же ты направляешься в следующую деловую поездку? — я возвращаюсь на рабочее место и выстраиваю наконечник пистолета в линию с точками, которые отметила ранее. — В какое-нибудь интересное место?
— Нет ничего интересного в том, чтобы быть окружённым коллегами и незнакомыми людьми в течение нескольких недель. Я сделаю несколько остановок, но большую часть своего времени собираюсь провести с двумя более крупными клиентами и помочь им уладить некоторые сделки. Всё это очень скучно.
Уверяя его, что я никогда не смогу найти скучным всё произносимое им, особенно о работе, которую он так сильно любит, я возвращаюсь к своему искусству. Я хочу закончить скульптуру, прежде чем вернуться домой. Пистолет даёт осечку на пятом гвозде, воздушный компрессор делает слабое дуновение, прежде чем глохнет.
— Блядь! — инстинкт заставляет меня зажать рот рукой и извиниться. — Прости. Я…
Он убирает мою руку, и я почти чувствую вкус его кожи.
— Блядь — это определённо подходящее слово. Есть ли какой-то другой способ сделать то, что тебе нужно, без этого? Я могу попытаться починить компрессор, но ты, скорее всего, потеряешь несколько часов работы.
То, как он выругался… я чувствую, как мои трусики становятся влажными от звука этого слова, слетающего с его губ. Тёплая, влажная и опухшая от одного его присутствия, изо всех сил пытаюсь не потянуться и не стянуть свои джинсы немного вниз, чтобы приласкать клитор.
