Язык становится тяжёлый и неповоротливый, и я не нахожу в себе сил ответить хоть что-то. Сглатываю и тяжело выдыхаю.
— Извини, что потревожила, — говорю негромко и убираюсь прочь.
4
— А вот и мама! — Ромка бежит мне навстречу с рожком мороженого в руке. — Тётя Яна купила мне мороженое! Банановое! Хочешь попробовать?
— Конечно! — касаюсь кончиком языка сладкого жёлтого шарика. Иначе никак — Ромка обидится, что его щедрость и нежадность не оценили. — Вкусное!
Яна подходит ближе с Алиской за руку. Они гуляли в сквере неподалёку, ждали меня. Подруга улыбается, но смотрит серьёзно и внимательно.
— Чего и следовало ожидать, — пожимаю плечами, отвечая на её немой вопрос. Опускаю глаза и тяжело вздыхаю, пока дети отходят к площадке, громко сравнивая, у кого мороженого осталось больше.
Яна поджимает губы и хмурится. Подруга искренне переживает за меня — это видно. Я чувствую её желание помочь и поддержать от всей души, но, к сожалению, что она может сделать?
— Может, Лёшу попросить поговорить с ним? — гладит меня по плечу.
— Не надо, Ян, мы же не подростки уже. Он сказал нет — значит, нет, — о том, как именно Сева сказал, я решаю умолчать. — Я станцевала танго на его сердце, такая реакция неудивительна.
— Что будешь делать?
— Не знаю, — пожимаю плечами. И это правда — я действительно не знаю, что мне делать. Плана нет. — К маме в станицу съезжу, а потом подумаю.
— Приходите к нам сегодня с Ромкой, Лиз, — говорит Яна. — Можете и с ночёвкой остаться.
— Придём, думаю, — обнимаю подругу. — Спасибо тебе. Но без ночёвки, что я зря, что ли, отель оплатила.
Пытаюсь улыбнуться, но выходит с трудом. Если честно, я бы с удовольствием осталась бы и с ночёвкой у Шевцовых, но у них сейчас яблоку негде упасть — упакованные вещи для переезда стоят в коробках по всей квартире. Не хочу я напрягать друзей.
— Тогда до вечера, мы с Алиской побежали на репетицию. Она у нас решила, что станет в будущем балериной, поэтому теперь мы ходим на танцы, — усмехается Яна. — Целую неделю уже. На прошлой неделе она пыталась стать гимнасткой.
— Давайте, — машу рукой Алисе и Яне, когда они уходят, а потом с Ромой идём к лавочке, чтобы он спокойно мог доесть мороженое.
Сейчас только конец марта, в Волгограде, когда мы уезжали, ещё снег лежал, ветры жутко холодные дули, а в Краснодаре уже тепло. Градусов пятнадцать точно. Дети на площадке в тонких курточках, даже в ветровках есть. Ромка хнычет, что ему жарко в шапке, и я разрешаю её снять.
Сама тоже расстёгиваю пальто и стаскиваю шарф.
Я скучала за этим городом. За таким всегда живым, быстрым, по-своему атмосферным. За тёплыми зимами и ранними вёснами, за свежей зеленью и марте и запахом тепла.
— Мам, а мы к бабушке поедем или к папе?
— К бабушке, Ромашка, — поворачиваюсь к нему.
— А к папе когда?
Внутри тяжесть оседает. Как ребёнку объяснить происходящее? Как сделать так, чтобы не травмировать его?
— Ты хочешь к папе?
— Нет, — пожимает плечами. — С ним скучно, он со мной не играет. И его всё равно почти никогда нет дома.
Рома даже не выглядит грустным. Ему как-будто тоже всё равно — настолько Руслан не стал для него значимым взрослым в жизни.
— Пойдём уже, сынок, времени много.
Я достаю смартфон из сумки, чтобы посмотреть на часы, и внутренность тут же обдаёт льдом.
Пропущенный от Руслана час назад.
Зачем он звонил? Снова угрожать?
Тело сразу же становится напряжённым и непослушным. Ноги наливаются тяжестью, в животе внутренности будто в кулаке кто-то сжимает. Меня бросает в жар, а в висках чувствуется нарастающий пульс.
Конечно, перезванивать ему я не собираюсь.
Недалеко от сквера замечаю чёрную машину. Марки не видно, номера тоже. Понимаю, что это просто авто, что оно может принадлежать кому угодно, но ничего не могу поделать с волнами набегающего страха.
— Ром, пойдём уже, — запахиваю пальто и встаю с лавочки.
— Я ещё мороженое не доел.
— По пути доешь.
— Ну ма-а-ам…
— Не спорь со мною, пожалуйста.
Крепко беру сына за руку и иду в противоположную сторону сквера, подальше от того чёрного автомобиля. Понимаю, что это просто приступ тревоги, и мне бы стоит сегодня попросить у Яны рецепт на противотревожные препараты, пожалуй. Иначе я издёргаюсь вся. Ненормально же это.
Но когда я вижу, что эта самая машина начинает медленно двигаться параллельно нам, моя тревога тут же трансформируется в настоящую панику.
— Мам, а ты ещё на качеле покатать обещала, — капризничает Ромка.
— Позже, сынок, не сейчас, — уже почти тащу его, чтобы шёл быстрее, но его маленькие ножки просто физически не способны поспевать за мною. Из-за этого Ромка совсем начинает нервничать и вот-вот разревётся.
Я уже готова схватить его на руки и бежать, но он весит прилично, и далеко убежать так не получится. Поэтому, заметив боковую аллейку в сквере, я сворачиваю туда, продолжая идти быстро. На машину не оборачиваюсь.
Но едва мы с Ромкой выбегаем из сквера, чтобы перейти дорогу и пойти дворами, чёрный автомобиль едва ли не подрезает нас, перекрывая проход.
От страха у меня спирает дыхание и подкашиваются колени, я сглатываю и пячусь, но тут водительское окно опускается, и я вижу Севу. Он хмурый, как грозовая туча.
— Садитесь, — коротко кивает на заднее сиденье.
5
Я ничего не спрашиваю, то, что он приехал сейчас, уже радует. Просто молча помогаю забраться в машину Ромке, а потом и сама залезаю за ним на заднее сиденье и закрываю дверь.
Сева тоже ничего не говорит, замечаю его хмурый внимательный взгляд через зеркало заднего вида сначала на меня, потом на Ромку. Внутри пробегает дрожь, но я тут же себя успокаиваю. Нет, Сева не узнает ничего только по внешнему виду сына.
У нас с ним схожий тип внешности — оба белокожие и темноволосые. У обоих светлые глаза. Только у Севы голубые, а у меня зелёные.
Едем молча. Сева следит за дорогой, а я прижимаю к себе сына. Ромка немного растерян, но вроде бы не похоже, что напуган.
Я наблюдаю в окно, и понимаю, что едем мы не в квартиру Севы. Хотя, возможно, он переехал, я ведь не знаю этого. Жизнь его на паузе явно не была без меня. Пять лет назад он был главным тренером и управляющим в крупном фитнес клубе города, а сейчас у него уже своя собственная сеть, которая, как я прочитала в интернете, постоянно растёт и набирает обороты.
Сожаление скребётся в груди, отдавая тянущей болью.
Куда глядели мои глаза? Как можно было упустить такого мужчину? И дело не в его успешности, дело в нём самом.
Он настоящий. Без двойного дна, без подлости, без гнусности. Прямой, честный, открытый.
А я… идиотка. Не оценила ни его, ни его отношение ко мне. Когда поняла, что между нами всё серьёзнее, чем просто классный секс, я испугалась. Мне казалось, что человек с военным прошлым обречён на посттравматический синдром и мне это в жизни совсем не надо.
Любила ли я его тогда?
Нет, не думаю. Мне с Севой было хорошо, очень хорошо, тело на него реагировало, по коже возбуждение иголками рассыпалось, когда прикасался ко мне. А когда и в груди что-то шевельнулось, я поняла, что влюбляюсь, и мне стало страшно.
Однажды утром я встала, пока он ещё спал, решила повесить на крючок его упавшую куртку, а потом увидела, что из кармана выпала бархатная коробка. В ней было кольцо…
Я за пять минут собрала вещи и уехала. Написала уже из электрички “прости”.
Знаю, что это был ужасный поступок, что нужно было хотя бы поговорить, глядя друг другу в глаза.
Но я струсила.
Подъезжает Сева к большому новому жилому комплексу. Раньше, когда я ещё жила здесь, его не было. Но Краснодар растёт быстро, моргнёшь — уже новый район с высотками. Чего уж говорить про пять лет почти…
И лишь когда он паркуется, замечаю, что Ромка-то уснул, умостившись у меня на коленях.
