Я пытаюсь протрезветь, размышляя о том, как избавиться от Максимэна. Оглядываю длинный ряд стойл, потом Бриджит и мышь, и по моему лицу скользит лукавая ухмылка.
― Оставь Максимэна мне, ― говорю я, вставая.
Она восхищенно хлопает, затем поворачивает меня за плечи в одну сторону, в другую, хмуро глядя на мое платье.
― Нам придется спрятать твое платье ― вышитые крылья выдадут тебя, и мы не сможем ничего исследовать, если весь город сбежится посмотреть на Крылатую Леди. Плащ должен помочь. А что касается волос…
― Я могу заплести косу, чтобы скрыть длину, ― предлагаю я, уже отделяя пряди проворными пальцами. ― В монастыре я носила их собранными, чтобы было удобно работать на ферме. …Видишь? ― Я закрепляю простую прическу заколкой.
Ферра дергает себя за ухо, как будто не расслышала.
― Ты сказала ― работать на ферме, миледи?
Я небрежно загибаю пальцы.
― Убрать козий сарай. Прополоть малиновые грядки. Надавить яблоки для сидра ― и мне не давали сделать ни глотка!
― Боги! ― Ужас Ферры не притворный, но он быстро сменяется злобной улыбкой. ― Ну что ж, сегодня ты попробуешь сидр, иначе бессмертный Попелин ― не бог удовольствий.
***
Чтобы отвлечь Максимэна, достаточно тихо отпереть стойла, вежливо попросить лошадей выбежать через задний вход, а затем заставить Бриджит кричать о пожаре, пока мышь поднимает пыль, похожую на дым.
А мы с Феррой? Мы просто выходим на улицу среди всего этого хаоса.
Легко.
Ночью Дюрен превращается из пыльного рыночного городка в заколдованное царство. Разрисованные бумажные фонарики покачиваются на ветру на веревках, растянутых через улицы. Их свет танцует на горожанах, выходящих из магазинов и останавливающихся, чтобы поприветствовать друзей.
В лабиринте переулков тени играют в прятки с детьми и собаками, которые бегут домой. В воздухе витает запах древесного дыма и цветущего жасмина. Музыка льется из таверн на каждом углу.
Пока я восхищаюсь аппетитными запахами, доносящимися от тележки с жареным фундуком, Ферра смеется.
― Это твой первый вечер в Дюрене, миледи?
― Райан как-то водил меня в «Гамбит Попелина», ― рассеянно отвечаю я, заглядывая в переулок к гадалке в полном образе феи.
― «Гамбит Попелина»? Пссс. Значит, ты не была в настоящем Дюрене.
Я хмурюсь. Конечно, я понимаю, что большую часть жизни провела в изоляции, но мне показалось, что моя ночная прогулка с Райаном была достаточно непристойной. Шлюхи были высокого класса, но все равно пихали свои сиськи мужчинам в лицо. От стен веяло сладковатым запахом опиума. И боги знают, что Райан держал меня на коленях, шепча мне на ухо всякие гадости…
Я сильнее натягиваю капюшон плаща, чтобы прикрыть разгоряченные щеки.
Лавандовые глаза Ферры загораются при виде деревянной вывески, раскачивающейся над таверной. Свежая красная ленточка завязана бантом на дверной ручке.
Она кричит:
― О! Идеально! Сюда. ― Прежде чем я успеваю возразить, она затаскивает меня в переполненную таверну.
На первый взгляд, единственная скандальная вещь в этом пабе ― это то, что на вывеске неправильно написано ― «Таверна бессмертных». На первый взгляд он мало чем отличается от тех таверн, в которых мы с Бастеном останавливались поесть по дороге из Бремкоута: деревянные столы и скамьи, потрескивающий в очаге огонь и розовощекая трактирщица с волосами, стянутыми в беспорядочный узел.
Когда Ферра усаживается рядом со мной на скамейку у маленькой пустой сцены ― последние два свободных места в этом заведении ― единственное, что кажется мне странным, это то, что подавляющее большинство посетителей ― женщины.
Они одеты в простые домотканые платья, окрашенные растительными красителями, хотя есть и несколько женщин в плащах, как мы, которые, как я подозреваю, являются куртизанками из богатых семей.
Смех и болтовня наполняют уютный общий зал, слышен звон фаянсовых бокалов, а в углу расположился одинокий гитарист.
― Эй! Два сидра! ― кричит Ферра кружащей вокруг трактирщице, обвешанной пустыми стаканами, и, чтобы привлечь внимание девушки, бросает ей серебряную монету.
Выглянув из-под капюшона плаща, я спрашиваю:
― Почему на двери была красная лента?
Глаза Ферры сверкают.
― Это значит, что сегодня в таверне будет драматический спектакль. Вот почему здесь так много женщин.
― Драматический спектакль? Это как пьеса?
На ее губах играет лукавая улыбка.
― Что-то в этом роде. Подождем и посмотрим ― скоро начнется. О! Спасибо. ― Она принимает у трактирщицы два бокала сидра и сует один мне в руки. ― Спускайся с сеновала, фермерша.
Голова все еще кружится от выпитого ранее вина, но я не вижу причин не попробовать. Разве я этого не заслуживаю? Столько лет давить яблоки для сестер, и не выпить ни капли?
Сидр сладкий, шипучий и слишком вкусный. Не успеваю я оглянуться, как половина уже выпита.
Я покачиваюсь, более чем слегка подвыпившая, но для кого я должна вести себя хорошо?
Ухмыляясь, я прижимаю свой бокал к бокалу Ферры.
Вскоре на сцену выходит мужчина. В толпе воцаряется тишина, сопровождаемая пьяным хихиканьем.
Это молодой, мускулистый мужчина, достаточно привлекательный, украшенный тяжелым макияжем фей. Его костюм, состоящий из кожаных штанов и банта на голой груди, безошибочно выдает в нем бессмертного Артейна, бога охоты.
Я отпиваю еще сидра и вытираю подбородок, разглядывая его накачанные мышцы. Становится ясно, почему эта аудитория состоит из женщин.
― Дамы! ― восклицает актер, театрально взмахивая руками. ― Сегодня мы воспроизведем события из «Книги бессмертных» для вашего, ах, образовательного удовольствия. Сначала приготовьтесь к рассказу о ночной охоте!
Вокруг нас раздаются возбужденные визги, а также нервный смех более скромных зрителей.
Мое лицо бледнеет. Все знают историю о ночной охоте. Это история о бессмертном Артейне, который выслеживает лань от рассвета до заката, пока не взойдет первая звезда, и тогда лань превращается в бессмертную Солену, богиню природы. После некоторого робкого сопротивления она готова позволить ему поймать себя, и, надо сказать, в итоге он пронзает ее чем-то, что не является стрелой.
Я шепчу Ферре:
― Из всех историй в «Книге бессмертных» они выбрали эту для всеобщего обозрения?
Она похлопывает меня по колену.
― Миледи, скандал ― это главное.
Я икаю, моргаю, потом ухмыляюсь.
Актер, играющий Артейна, отходит в сторону, чтобы его место заняла полураздетая актриса. Из-за тяжелого грима и парика невозможно определить, молода она или стара, красива или уродлива. С ее головы поднимаются два рога, прикрепленные к ленте, повязанной вокруг подбородка. Коричневая и белая краска на щеках придает ей вид олененка. Когда она перебегает от одного нарисованного дерева к другому, высокие разрезы ее марлевого платья обнажают голые бедра.
Артейн выпрыгивает обратно на сцену, натягивая свой хлипкий бутафорский лук.
― Ей, там! Сдайся мне, лесное создание, или приготовься почувствовать мой наконечник!
Зрители хихикают еще громче.
Актриса задыхается и замирает перед натянутым луком.
― Пощади меня, добрый лучник, ведь я всего лишь олененок, ищущий теплое логово на ночь.
Артейн подходит к ней, опускает лук и берет ее за бедро, прижимая его к своей талии так, что юбка расходится.
― Олененок? ― рычит актер. ― Ты не обманешь меня, моя сестра-фея. А теперь обрети свою истинную сущность!
К счастью, древние феи говорят друг о друге как о «брате» и «сестре» в метафорическом смысле, иначе эта скандальная сцена была бы по-настоящему непристойной.
Актриса визжит, когда он срывает с ее головы повязку с оленьими рогами и отбрасывает ее в сторону. Еще два актера выскакивают на сцену с простыней и, размахивая ею, изображая туман, уводят актрису со сцены.
― Покажись, Солена, богиня природы! ― приказывает Артейн.
