— Согласен, — кивнул Филипп. — Первым делом тебе придется рассказать мне о норвежке.
— Ну, это приятно.
— Очень рад. Кстати, насчет черного телефона…
— Ну?
— Ты дозвонился?
— Нет.
— Но…
Филипп замялся.
— Мы же договорились не щадить, — сказал Вальд. — Что ж ты умолк? Говори! Ты ведь хотел спросить меня, почему я сейчас такой спокойный, если не дозвонился?
— Да.
— Я думаю, она была на борту самолета.
— Моя жена как-то раз думала, что я у тебя, в то время как я был в холодном подвале, — заметил Филипп. — Но я хотел не о том. В следующий раз, пожалуйста, не езжай в таком случае в офис.
— Почему?
— Потому что ты перестал разбираться в технике. Твоя цель была не навести на нее врагов, так?
— Ну.
— Значит, они не знают ее номера, так?
— По крайней мере я на это надеюсь.
— Тогда при чем здесь черный телефон?
Вальд немо уставился на Филиппа.
— Ты должен был звонить из обычного автомата, по купленной в киоске телефонной карточке, — сказал Филипп едва не брезгливо, — или в самом крайнем случае ехать на Центральный Телеграф.
— Ты прав, — сказал Вальд. — Хотя я не уверен, работает ли Центральный Телеграф по ночам… но автомат по карте — это сильная идея. Черт побери!
— Почему такая глупая ошибка, партнер?
— Потому что…
Вальд замолчал.
— Не щадить друг друга, — сказал Филипп, — значит не щадить прежде всего себя самого.
— Снова ты прав, — признал Вальд. — Мне приснился плохой сон; я был под впечатлением. Я почему-то сразу подумал о черном телефоне.
— Ага, — сказал Филипп. — Либо ты теряешь голову от страха, либо действуешь под влиянием сна. В принципе, это одно и то же. Считаю, что если это была психологическая атака, она полностью удалась: они заставили тебя потерять способность адекватно мыслить.
— Скажи! а ты сам, после того звонка, так ли уж адекватно мыслил?
Филипп улыбнулся. Он вспомнил, как поехал к Эскуратову, и как тот сказал, что он будто в штаны наложил, и как он огрызнулся. Теперь Вальд делал все то же самое, и это было смешно.
Однако, думал он дальше, после того звонка его запихнули в багажник и повезли в подвал. И это уже не смешно. Что сейчас будет с Вальдом? Может ли он позволить Вальду ждать?
А как не позволить ждать? Он даже не смог отговорить Вальда от завитушек. Оставалось только…
— Вообрази, — сказал Филипп, — если она успела прицепить к чему-нибудь твоему ма-аленький микрофончик. Вот такой, — показал он двумя пальцами.
— Ага, — сказал Вальд.
— По-моему, это куда проще, чем выискивать твои звонки.
— Да. Но мы же сейчас не успели сказать друг другу ничего особенного, верно?
— Ты думаешь?
— Что, например?
Филипп громко рассмеялся. Он вытащил из кармана диктофон, в точности такой же, какой был подарен Вальдом Вую, и включил воспроизведение.
«Ты думаешь, тебя отпустят с такими бабками?»
«Но ты же останешься».
«Мне кажется, ты бросаешься из крайности в крайность; мне кажется, нужно думать не о пленке, а о деньгах. Давай решим что-нибудь про деньги».
— Это провокация, — буркнул Вальд. — Как ты мог говорить о деньгах, имея в голове мысль о микрофоне?
— Я просто хотел показать тебе, как мы слабы.
— Ну, и что?
— Может, удалось бы убедить тебя не ждать.
Вальд задумался.
— Я поражаюсь самообладанию тиранов, — сказал он через какое-то время. — Мне прислали какую-то несчастную пленку — и, пожалуйста, я уже псих. А представляешь себе обстановку в сталинском Кремле? Это при том что вот таких ма-аленьких микрофонов еще не было.
— Не думаю, что это было такое уж самообладание, — заметил Филипп. — Из-за таких вещей, если они повторяются постоянно, всякий со временем сделается маньяком. Это счастье, если в результате у него вообще не останется времени на дела. Потому что все-таки остается — и дела получаются соответствующие, кривые. Но почему ты говоришь о сталинском Кремле?
— Потому что по такой логике нужно говорить и вовсе не о Кремле. Этак выходит, любое место, где власть или деньги, прямо-таки патогенно.
— А это так и есть.
— В таком случае, кто же выигрывает? — вопросил Вальд. — То, что не самые умные — установлено ранее; не самые толстокожие, так как все равно сделаются маньяками… Короче, самыми какими нужно быть нам?
— Ты же веришь в Бога. Разве мы можем стать иными, нежели нас замыслил Господь?
Вальд поморщился.
— Кесарю кесарево, — сказал он.
— А говорят, всякая власть от Бога.
— Странно слышать такое из уст неверующего.
— Нет, не странно, — сказал Филипп. — Власть штука особая; я немало о ней поразмышлял. Хочешь, поделюсь соображением?
— Не знаю.
— Это ценное соображение, — сказал Филипп. — Я придумал его сидя в подвале и затем еще раз уверился в нем во время последней речи г-на А. Помнишь г-на А.?
— Помню. Давай соображение.
— Называется «экономика отъема». Блага, подлежащие отъему, могут быть разными; для краткости я веду речь о денежном эквиваленте.
— Ну.
— Некий хозяин (то есть, облеченный властью человек) отнимает у толпы деньги. Зачем? А затем, чтобы разделить их на три потока: 1, 2 и 3.
— Понял. Дальше.
— Дальше так. Первый поток идет самому хозяину. Я имею в виду личное потребление. Утехи, дома.
— Тоже понял.
— Второй поток идет бедным людям. Наконец, третий, самый главный поток, идет на злые дела.
— Именно на злые?
— Исключительно. Он, правда, распределяется иерархически; основная денежная масса, видно, идет на устрашение, поддержку устрашения, пропаганду устрашения и так далее, но кто же будет бояться, если кое-какое зло не творится в натуре? Поэтому на вершине потока зло; и общее назначение потока зло. А знаешь, зачем это зло?
— Ну, зачем?
— Затем, что если не будет этого зла, никто не отдаст хозяину денег, чтобы давать бедным и себе оставлять, то есть он просто лишится власти. Так вот, вся разница между Вуем и хвалеными демократиями исключительно в пропорциях. Власть — это третий поток ради первого. Второй поток остаточный — чтобы с голоду не подохли… но он тоже должен быть, ведь бедные — это масса, конечные потребители; без бедных не будет и богатых, которым власть вообще не нужна; по последней причине хозяин ненавидит богатых, но без них ему никак — отнимать будет не у кого.
Филипп помолчал и добавил:
— Между прочим, этими весьма простыми категориями легко иллюстрируется превращение в маньяка. Если ты внимательно слушал, то заметил, что зло для хозяина лишь инструмент; сам хозяин может быть не таким уж и злым человеком. Но вот зло из инструмента становится целью — вначале чуть-чуть, грань очень тонкая… потом больше… и вот ты и злодей. Насколько позволит толпа, конечно. В хваленых демократиях приходится ухо востро держать… а у нас — на всю катушку.
