Они завязали непритязательный разговор о саде, Лондоне, погоде, Нью-Йорке, доме, и Корнелия продолжала плести лживое кружево слов, чтобы оправдать свою сегодняшнюю маску журналистки и иметь право задать те вопросы, которые она надеялась задать, и обеим женщинам становилось все более комфортно в обществе друг друга. Было что-то во Фредерике Корженьовски, что, по мысли Корнелии, не соответствовало типу женщины, которая прожила с Конрадом почти тридцать лет. Если отталкиваться от его книг.
В его романах и рассказах царили женщины всех сортов, тщательно описанные, выгравированные чернилами крови, сердечных переживаний и эмоций, но его жена явно не принадлежала их миру. Она была прекрасна в скорби, почти бесплотна, не похожа на участницу или жертву войны полов, которую он снова и снова одержимо отображал в своих произведениях.
— Ну так расскажите мне, как вы в первый раз встретились, — попросила Корнелия.
Фредерика Корженьовски мягко улыбнулась, ее глаза слегка затуманились, и она сказала:
— О, это долгая история…
Корнелия кивнула, показывая, что у нее есть время и терпение и что ей действительно интересна та история, которую эта женщина собиралась поведать.
Человек, о котором они проговорили следующие два часа, не был тем человеком, которого она представляла по его книгам и по тому, что рассказывали о нем знавшие его люди. Это была прозаичная история, вся как есть, о семейном мужчине, хорошем отце и муже, который в один прекрасный момент просто начал писать книги о темной стороне жизни, невоздержанной, полной страстей и смертельной тоски. Его жена пошутила, что люди, начитавшиеся его книг, приводили Конрада в замешательство. Казалось, она искренне верила, что он не вел никакой тайной жизни, из которой черпал темы своих рассказов. И она думала, что ему приносило удовольствие играть на свою репутацию, прибавляя в каждой книге новый извращенный и озорной сюжет, чтобы смутить друзей и читателей. Или, если Корнелия была права, еще больше запутаться в своей сексуальной жизни.
Могло показаться, что существовало два Конрада. Абсолютно разных. Для частного и публичного употребления.
Теоретически в этом мог быть смысл, подумала она. Сама Корнелия делила свою жизнь на строго изолированные отсеки. Но когда она узнала о Конраде, ее внутренний инстинкт говорил ей о том, что она права. Что за этим таился огромный и нераскрытый обман. Что его жизнь была его собственным шедевром, и книги могли подсказать, что именно было зеркальным коридором, и дать ключ к разгадке головоломки.
Но Корнелии было неудобно задавать вдове слишком прямые вопросы. Кроме всего прочего, она притворялась серьезным литературным журналистом, а не скандальным желтым писакой. Определенные вещи она просто не могла спрашивать.
— Некоторые полагают, что в произведениях Конрада присутствуют явные элементы его биографии. Это вас не беспокоило? — спросила Корнелия.
— У него было воображение, — сказала вдова. — Я тоже об этом слышала. Но я была замужем за ним почти три десятка лет, — продолжила она. — И я, конечно, знала бы, если бы эти рассказы оказались правдой, не так ли?
Она переадресовала вопрос обратно, к Корнелии, и их глаза встретились. Фредерика Корженьовски моргнула первой. Этого было достаточно для ответа, для Корнелии это выглядело как признание.
В этом разговоре лучше не поднимать вопросов об отношениях Конрада с другими женщинами. Теперь его жена защищает память о нем и будет скрывать ото всех его пороки. Разве не так происходит со сластолюбцами каждый раз? Их самые близкие и родные люди предпочитают не обращать внимания на их действия, терпеть их неверность и боль, которую они причиняют. Корнелия не могла этого выяснить доподлинно. А кроме того, ее работа заключалась в другом. Она приехала сюда, чтобы найти сведения о его последней книге.
— Он работал над чем-то перед смертью? — спросила она Фредерику.
— Конечно, — ответила та.
— И вы знаете, над чем?
— Он всегда над чем-то работал, понимаете. Это то, что отличает писателей. Даже если кажется, что они бездействуют, они полны мыслей, идей.
— Я знаю, — подтвердила Корнелия.
— Какие-то книги, какие-то рассказы, он говорил об этом, а потом — несколькими годами позже — создавал эти произведения. Его действия невозможно было предсказать.
Корнелия понимающе кивнула. Чай в ее чашке остыл, она едва к нему притронулась.
— Говорили вы когда-либо о его текущей работе? — продолжила она.
— На самом деле — нет, — ответила Фредерика Корженьовски. — Он держал свои планы в большом секрете, скажем так. Чувствовал, что если начнет обсуждать незаконченную работу, то это может затормозить его, изменить ход его мыслей. Он был очень закрытым человеком. Понимаете, даже после стольких лет брака временами я понятия не имела, что творится в его голове. Он был, конечно, человеком молчания.
— Вы не возражали против того, что он редко секретничал с вами?
— Нет. Я привыкла. Просто привыкла. Молчание лучше, чем пустые фразы, ведь правда?
— Может быть, — сказала Корнелия.
Она почувствовала, что разговор заходит в тупик.
— Я знаю, что было несколько книг, которые он всегда хотел написать, — призналась Фредерика. — Но это было на уровне смутных идей, которые иногда всплывали в разговоре, когда он раздумывал о том, над чем работать дальше. И написание этих книг он всегда откладывал на потом.
— Понимаю, — сказала Корнелия. — Он когда-нибудь упоминал названия?
— Нет. Один роман был в стиле научной фантастики, второй — о Париже. Но я не думаю, Чтобы он написал для каждого хоть слово. Он не слишком увлекался исследованиями. Каждый новый роман был некой импровизацией:.
— В этом и очарование, — прокомментировала Корнелия, позволяя вдове сконцентрироваться на воспоминаниях.
— О да… — Голос Фредерики затих.
— Да? — спросила Корнелия.
— В прошлом году он поделился идеей, я помню, это было на вечеринке. Кто-то спросил его, ожидается ли выход какой-либо новой книги, и Конрад упомянул о фальшивых мемуарах, книге, которая раз и навсегда уничтожит двойственность, о которой мы с вами говорили. Вы знаете, что в этом отношении он всегда был протагонистом своих историй.
— И вы когда-нибудь видели, чтобы он работал над этим проектом? — спросила ее Корнелия.
— Нет. Он просто работал. Я никогда не знала, над чем. Но я думаю, что за несколько месяцев до сердечного приступа он работал над чем-то важным. Это чувствовалось. Он был более замкнут и задумчив, чем обычно. Таким он становился, сочиняя новую книгу.
