— Для меня это не жертва, а откуп.
— От чего?
— От жизни, наверное, — получилось расслабить плечи, но воспоминания болезненно сковали горло. — Год назад жена погибла, я вряд ли смогу снова быть счастливым.
— Вы хотели сказать «вряд ли себе это позволите»? — Егор улыбнулся уголком губ, небольшой шрам справа побелел и тут же спрятался за привычной бездушной маской телохранителя.
— Не позволю. И ей не позволю себя любить.
Егор наклонил голову и с интересом стал рассматривать мое лицо.
— А это возможно?
— Что именно?
— Кому-то приказать не любить? Я бы хотел тоже так уметь, — он отступил к двери, повернулся ко мне вполоборота. — Но это никому не под силу.
— Если выглядеть дерьмом в ее глазах — думаю, это реально.
Меркулов хохотнул в кулак, указал жестом на дверь.
— Идем? А то вечер Флобера начнется без нас. И так уже опоздали.
— Дай минутку.
— Сильно она вас приложила, а говорите — не позволите…
Я отряхнулся, поднялся с умывальника, махнул руками, прогоняя наваждение, болезненное тягучее желание обладать своей женой.
— Это просто похоть.
— И ничего более, конечно, — с лукавой ухмылкой добавил охранник и, проверив, что снаружи никого нет, пропустил меня в дверь.
Хорошо, что Есения надела поверх платья белое пальтишко, но коленка, что то и дело выскальзывала из разреза, все время притягивала взгляд.
Мы быстро спустились в вестибюль и в сопровождении охраны покинули гостиницу. В машине ехали молча. Жена смотрела в окно, потягивала носом, будто плакала, а я пялился на сплетенные на коленях руки. И невыносимо хотел податься к Есении и поцеловать ее, утешить, успокоить. Дать ей зацепку, что не полный чурбан, что не камень и способен быть мягким и чутким.
Но я этого себе не позволил, а по приезду грубо и сухо приказал ей:
— Держись рядом и никаких фокусов. Все равно ребята тебя вернут ко мне.
— Я никуда бежать и не собиралась, — ответила мрачно, глядя в сторону. — Ты решил показать миру свое приобретение? — перевела на меня стеклянные глаза.
— И надеюсь, что кукла не разочарует.
Ее лицо дрогнуло, губы растянула искусственная улыбка.
— Само собой. Я отработаю каждую копейку, за меня уплаченную.
— Будь добра.
Она замолчала, улыбка погасла. Я решил, что говорить больше нечего, потянулся к дверной ручке, но жена вдруг прошептала:
— Лучше быть униженной, чем мертвой куклой.
Меня сквозануло холодом, я повернулся и, вцепившись в ее непокорный подбородок, зашипел:
— Что ты мелешь?
— К ней ты тоже так относился? К первой жене.
В прищуре синих глаз стояли слезы, но они не срывались, а будто превращались в лед.
— Не смей о ней говорить.
— А что будет? Изнасилуешь меня? Ударишь? — она дрожала, но не отталкивалась. Лишь подалась вперед, дохнула в меня горячим дыханием с ароматом мятной пасты. — Ну! Что ж, давай.
— Ты меня провоцируешь, — я сдавил пальцами нежную кожу, но жена не шелохнулась — будто именно этого и хотела.
— Еще нет, — огрызнулась Есения. — Я говорю правду. И не собираюсь молчать, ни при тебе, ни публично, так и знай. Ее тоже ты купил и издевался?
Когда я скрипнул зубами, она закончила мысль:
— Не-е-ет, ты же ее любил, а я… так — сучка, купленная дешево.
— Ты доиграешься сейчас, Сеня.
— Не называй меня так! — крикнула она.
— А я хочу! — неосознанно повысил голос. — Не ори на меня, Се-ня, потому что ответишь за хамство и грубости, — передвинул руку, развернув ладонь на шею.
Девушка скривилась от неприязни, прошептала мне в лицо:
— Боюсь-боюсь.
— Зачем ты так? — я сбавил обороты, наблюдал за ее распустившимся на щеках румянцем, за распахнутыми навстречу губами и не мог собрать мысли, не находил нужных слов. Я будто был в ее власти — схватила маленькой ручкой за яйца и не отпускает.
— Надоело быть паинькой, — хмыкнула жена. — Ради тебя точно не собираюсь, мужжж.
— Да что с тобой сегодня?
— Я такая всегда! Ты ведь не пожелал со мной познакомиться ДО свадьбы! Вот! Получите, распишитесь! — снова закричала и зажмурилась, когда я, стиснув пальцы, перекрыл ей возможность говорить. Приподняв непокорную голову, заставил жену смотреть мне в глаза. Она захлебывалась словами, в глубоких радужках плескалась невысказанная ненависть, но я не мог позволить продолжать — это выносило мозг. Есения будто бульдозером по сердцу пробежалась, зацепив именно те струны, которые я тщательно прятал. Сучка.
— Молчи… Молчи, С…, — протянул первую букву ее имени, девушка дернулась, будто я обозвал ее. — Серьезно, держи юркий язык за красивыми зубами, потому что я за себя не ручаюсь, — склонился, сдыхая от жажды, хотелось здесь и сейчас впиться в эти ядовитые губы и наказать Брагину за дерзость. Почему она так волнует мое тело, вызывает внутри настоящую бурю? Та, чернявая из клуба, опытная соблазнительница, смогла удовлетворить на один вечер, но даже в памяти не отпечаталась, а эта… Шевельнется, взглянет на меня из-под вееров ресниц, полоснет по глазам ненавистью, и член колом. Это безумие! Дикая похоть, у которой нет явной причины.
— Я… — гулко сглотнув, сказала она с придыханием, — не буду… молчать… — маленькая рука уперлась в мою грудь, чтобы неожиданно сорваться вниз. Жена сжала член через брюки и подалась ко мне так близко, что я мог рассмотреть поры ее фарфоровой кожи и бисер пота на крыльях ровного носа.
Она идеальная.
— Стерва, — все что смог выдохнуть, прежде чем налететь на ее раскрытые губы и вытянуть из порочного рта протяжный стон.
Глава 31
Есения
Его хотелось пить. Смакуя, маленькими глотками, больше и больше. Чтобы захлебнуться, утонуть в ощущениях. Чтобы напиться.
Он не был сладким, свежим или живительным. Нет.
Отравляющий, дикий, острый. Сводящий с ума.
Поцелуй.
От бесстыдной ласки языка горело во рту, скулы сводило от напора мужчины, но оттолкнуть его я не могла. Не хватало больше сил сопротивляться и ломаться. Наоборот, тянула мужа к себе за рубашку, сминая ткань, и другой рукой держала в ладони его каменное возбуждение. И сама сгорала от неистовой страсти, что буквально испепеляла на месте, звала за собой в пропасть, откуда нет возврата.
Волгин, словно сбросил шкуру, сковывающую его естество. Стал собой. Грубым, жадным и бескомпромиссным зверем. Все, что я знала о мужчине раньше, вмиг рассыпалось, как пыль. Маски сорваны, господа, теперь каждый сам за себя.
Когда поцелуй вышел из-под контроля, не знаю, но мы вместе стали задыхаться. Разрывали жадную ласку, чтобы вдохнуть, и потом снова столкнуться. Языками. И сплестись. Дыханием.
И так по кругу, бесконечно, пока поцелуев не стало мало.
Ренат толкнул меня на широкое сидение, я непроизвольно вскинула руки, цапнула его по лицу, но тут же переместила пальцы на его шею. Крупная ладонь мужа вклинилась между ног и потерла чувствительную точку, заставив меня вспыхнуть, как факел, заерзать по сидению, подхватывать недостающий воздух и выгибаться. Подаваться вперед, чтобы сократить расстояние между нами.
Муж вдруг остановился, сжал пальцами пульсирующее, ноющее место. Дышал тяжело, рвано, смотрел в глаза туманно, а потом хрипло спросил:
— Я первый?
И, сбивая напрочь возможность сопротивляться, передумать или оттолкнуть, отодвинул пальцами взмокшее кружево трусиков, коснулся голой кожи подушечками пальцев. Мазнул осторожно, но вызвал во мне бурю эмоций.
Я не смогла ответить, таким острым и нежным одновременно было его прикосновение.
— Есения… у тебя был мужчина до меня? Мужчины? — повторил настойчиво, потеребил окаменевший горбик, высекая из меня невольные звуки, похожие на скуление, коснулся губами губ. Ласково и невесомо. Я подалась вперед неосознанно, шокируя саму себя, ведь только что брыкалась и отказывалась его слушать, подчиняться, а теперь… Мне хотелось больше, глубже, быстрее. Порочнее…
