– Тс-с-с. Хватит, – шепчу прикрывая ему рот пальцами. – Ты не должен благодарить меня. Я сделала то, что было нужно. Я не смогла бы находиться нигде, кроме как рядом с тобой.
– Ты первый человек, которому я в состоянии доверять полностью, на кого могу положиться.
– Я люблю тебя. И быть во всем рядом с тобой – это единственный известный мне способ продемонстрировать это.
Он касается моего лба поцелуем, полным боли и благодарности. Затем медленно отходит.
– Элена, пойду в постель. Я не могу заснуть, но хочу попробовать хотя бы отдохнуть.
– Ты немного поел, ты не голоден? – спрашиваю с беспокойством.
В эти дни обедом и ужином занимаюсь я, у Леонардо даже пропало желание готовить. И, похоже, желание есть.
– Если хочешь, там есть десерт, – делаю попытку.
– Спасибо, я не голоден, – отвечает он, голос спускается до шепота.
Я позволяю ему уйти, не нахожу в себе сил настаивать. Он вызывает у меня безграничную нежность.
– Но если ты попробуешь заснуть со мной, ты сделаешь меня счастливым, – добавляет.
– Приведу в порядок кухню и приду.
* * *
Я смотрю, как он пропадает за дверью, его широкие мускулистые плечи согнулись под бременем боли.
Этот дом рассказывает о Лукреции каждым своим уголком: ее одежда, диски с классической музыкой, этническая бижутерия и даже ее сигареты. Иногда я будто слышу запах, голос, мягкие шаги, присутствие, которое беспокоит меня, но с которым принуждаю себя смириться. Сейчас я словно проникла на ее территорию: воспоминания, изображения, мгновения, принадлежащие только ей и Леонардо. В зале по-прежнему выставлены свадебные фотографии: они такие молодые: он – без бороды, но с усами и волосы зачесаны назад, она – с романтическим шиньоном, ее темные глаза полны магии и чувственности даже под вуалью.
Мне очень сложно сталкиваться каждый день с прошлым, которое кажется неизгладимым, но в этот момент не имеет значения, что чувствую я.
Быстро убравшись на кухне (я еще не научилась готовить, не пачкая все вокруг, как знаменитые шеф-повара), иду в спальню к Леонардо. Он лежит на кровати с обнаженным торсом, закрытыми глазами, руки скрещены под головой. Он еще не спит, я понимаю это по тому, как он дышит: грудная клетка ритмично поднимается и опускается, его глаза будто движутся под веками.
Стараясь не шуметь, снимаю одежду и кладу на стул. В трусах и майке взбираюсь на кровать и прижимаюсь к нему.
– Наконец-то ты здесь, – шепчет он, ища рукой мое бедро.
Я поворачиваюсь в его сторону и нежно провожу рукой по его волосам.
– Если ты ляжешь на живот, я сделаю тебе массаж.
– Хорошо бы, – вздыхает, – у меня спина разваливается на куски, – жалуется он и быстро поворачивается.
– Я знаю, – провожу пальцем по затылку, – все твое напряжение собралось здесь.
Опускаюсь на колени, присев ему на талию и начинаю массировать от головы, следуя ритму моего дыхания. Веером раскрываю пальцы и поглаживаю кожу головы медленными круговыми движениями, словно желая успокоить течение его мыслей. Чувствую, как Леонардо начинает расслабляться. Затем прикладываю открытые ладони по бокам его головы, скрещиваю большие пальцы и легонько сжимаю, считая до трех, затем отпускаю. И продолжаю так, следуя воображаемой линии – от верхушки головы до корней волос. Леонардо издает легкое ворчание, его мышцы расслабляются. Он забывается, и я радуюсь мысли о том, что могу дать ему то, отчего он чувствует себя лучше, пусть хоть ненадолго.
– Постарайся расслабиться, не думай ни о чем, – шепчу ему на ухо и кончиками пальцев взъерошиваю его волосы. Хочу помочь ему освободиться, забыть на мгновение хаос, царящий снаружи.
Скольжу руками по его сильным плечам и работаю большими пальцами, сжимая и разглаживая его плоть, как глину. Раскрытыми ладонями пробегаю по широкой спине и, используя локти, сначала массирую легонько, затем усиливаю нажим. Спускаюсь и поднимаюсь, перехожу на его руки, мои кисти двигаются в танце и сплетаются на его плечах и предплечьях в огне ощутимой энергии. Я люблю этого мужчину и сделаю все – только бы облегчить хотя бы на грамм его боль.
Леонардо легонько сжимает мои руки.
– Мне это было необходимо, – бормочет в подушку.
Я ласкаю его спину, рисуя большую окружность, затем ложусь на бок рядом. Леонардо поворачивается и смотрит мне в глаза. В этом взгляде нет ничего сексуального, он полон чем-то, что объединяет нас еще больше – что незримо присутствует в нас и заставляет нас ощущать себя атомами одной молекулы.
– Какая же красивая эта картина, – говорю в этот момент, указывая подбородком на стену за его спиной. Это «Благовещение» в стиле прерафаэлитов[49], одна из сюрреалистически чувственных картин кисти Данте Габриэля Россетти[50].
Леонардо поворачивает лицо, смотрит некоторое время на картину, а когда снова обращается ко мне, на его губах улыбка.
– Мне ее подарили родители, – он доволен моим вниманием.
– Мне очень нравится, она почти волшебная, – я действительно восхищена.
Он обнимает меня, поглаживая мое плечо кончиками пальцев, словно что-то обдумывает, и через минуту говорит:
– Я хочу, чтобы ты забрала ее с собой, когда вернемся в Рим.
– Правда? – Я чувствую себя неловко.
– Да, Элена, – Леонардо крепко сжимает меня в объятиях, – мы повесим его в нашей квартире…
Это заявление, сделанное с такой естественностью, однако говорит о многом, что я даже опасаюсь обдумывать. Легким движением головы я изгоняю эту мысль из сознания. «Не сейчас, Элена».
Мы остаемся вместе, соединенные, как две половинки раковины, и через некоторое время засыпаем, укачиваемые музыкой нашего дыхания.
* * *
Когда Леонардо в больнице, я остаюсь дома рисовать либо хожу за покупками на рыбный или фруктовый рынок. Мессина очень живой город. Здесь всегда чувствуешь запах моря и еще есть ощущение чего-то античного и уходящего.
Пару раз я зашла в собор… и не для того, чтобы осмотреть его взглядом реставратора. Хотя я отказалась от религии уже довольно давно, я начала молиться, чтоб этот кошмар скоро закончился и Лукреция вернулась к жизни. Ради нее, ради Леонардо и ради себя.
Сегодня утром с большим трудом я пытаюсь создать одну из иллюстраций к кулинарной книге: пенне алл-эолияна[51], которые Леонардо готовил мне много раз в те дни на Стромболи.
Из окна веранды пробивается яркий свет, прекрасно подходящий для живописи, но у меня нет вдохновения, рука неточная, краска растекается, и мне не удаются формы. Моя голова полна мыслей, и, поскольку Леонардо уже давно ничего не готовил, мне сложно вспомнить его художественные блюда, разве что в очень смутных образах.
Опускаю кисточку в стакан с водой и решаю выйти на улицу подышать. И тут раздается телефонный звонок. Это он.
– Лео! – отвечаю.
– Элена, у меня новости. – Слышу в его голосе нотку облегчения, но пока не знаю, чего мне ожидать.
– Я слушаю.
– Лукреция очнулась. – Теперь его голос дрожит от наплыва эмоций. И он снова улыбается, я чувствую это.
– Правда?
– Да, Элена. Она открыла глаза час назад, но я хотел поговорить с врачами, прежде чем звонить тебе.
– Боже, я так счастлива! – восклицаю, возбужденная и растроганная, и чувствую, как непрошеная слеза стекает у меня по щеке. – Ну и как она?
– С ней все в порядке, она вне опасности. Я побуду здесь еще немного, потом вернусь домой. Увидимся вечером.
– Ну, хорошо, до вечера.
Отключаю телефон и улыбаюсь. Я чувствую себя легкой, бесплотной, и мне хочется танцевать.
* * *
Последующие два дня Леонардо словно возродился. Он продолжает то и дело ездить в больницу, но с совершенно другим настроем. Замечательно видеть его снова вернувшимся к жизни.
Я продолжаю спрашивать о здоровье Лукреции. Мне, как ни странно, очень хотелось бы поехать навестить ее, но пока не решаюсь спросить об этом.
И вдруг однажды вечером Леонардо объявляет, что Лукреция сама желает меня видеть:
– Она спросила о тебе, говорит, что хочет увидеться. Ты смогла бы?
Поначалу это заявление немного обескураживает меня, но потом понимаю, что наша встреча неизбежна, и это настоящая причина того, что я выдержала все эти дни рядом с Леонардо.
– Хорошо, – отвечаю, – завтра поеду с тобой в больницу.
* * *
В зале ожидания интенсивной терапии стены окрашены в желтый цвет, стоят зеленые пластиковые кресла – неудобные и довольно жалкие. Я жду здесь несколько минут, меня уже начал прошибать холодный пот. Леонардо зашел внутрь предупредить о моем присутствии. Я сильно волнуюсь при мысли о встрече с Лукрецией. Да, я ее спасла и молилась о том, чтобы она очнулась, но мне страшно – не хочу больше подвергаться всплеску той боли, которая царит в ее душе. Меня одолевает водоворот противоречивых мыслей. Почему она захотела увидеться со мной? Я продолжаю спрашивать себя об этом, и каждый раз возможные варианты ответа представляются мне все больше пугающими.
