Пожалуй, я никогда не жила так хорошо и беззаботно, не считая далеких лет, проведенных вместе с моими родителями.
Каждое утро солнце заливало мою комнату, я поднимала шторы, видела на балкончике напротив даму в старомодном капоте, кормившую голубей, улыбалась ей и кланялась. Потом одевалась и причесывалась, напевая от переизбытка чувств. Потом завтракала с Этьеном, провожала его на фабрику и была свободна до вечера.
В доме был прекрасный рояль, и никто не мешал мне музицировать целыми днями. Иногда на чай приезжали мадам и месье Аржансоны, и я всегда пекла к их приезду пастьеру или что-то такое же сладкое и вкусное.
София увлеклась фриволте, и мы могли подолгу обсуждать узоры тесьмы или отделку кружевами.
Каждый день дарил радость, и порой мне казалось, что так будет всегда – дом на Принцесс-авеню, горячие круассаны, воркующие на стрехе голуби, смеющийся Этьен, хватающий меня охапку с порога и целующий горячо и страстно, и ослепительно-голубое весеннее небо.
все это были несбыточные и очень опасные мечты. Потому что весна должна была обязательно закончиться, и Розалин де ла Мар должна была обязательно вернуться. Я считала дни по настольному календарю, желая ее скорейшего возвращения и в то же время наивно надеясь, что она решит продлить путешествие, а мне придется продлить свое выступление в ее роли.
Единственное, что мне не нравилось – это платья Розалин.
Несомненно – модные, несомненно – красивые, они казались мне слишком эпатажными. Я носила одно или два, и Этьен в конце концов это заметил.
- Ты не хочешь съездить к модистке? – спросил он словно ненароком. – Закажешь себе пару шляпок, пару весенних туалетов…
Сначала я отказывалась, но потом согласилась. В конце концов, Розалин сама предлагала мне забрать с десяток ее платьев, а какая разница – забрать или сшить за счет ее мужа?
- Закажи платье на выход, - посоветовал Этьен, провожая меня до модистки. – Через неделю мы приглашены на выставку Боннара, там соберутся скучнейшие люди, которые называют себя сливками общества, нам надо тоже быть. Побродим, посмотрим на мазню и тихонько сбежим.
- Я люблю живопись, - заметила я с улыбкой.
- Я тоже люблю, - сказал он, - но именно живопись – когда смотришь и видишь дерево, дом или человека, а не кучу нелепых пятен. Кстати, осмелюсь рекомендовать тебе мадам Флорентини, про нее неплохие отзывы. Раньше ты покупала наряды у мадам Селестины, но, может, тебе захочется сменить портниху?
В который раз я упрекнула себя за то, что слишком поверила в обман. Конечно же, у Розалин была постоянная портниха. И что произошло бы, вздумай я к ней заявиться? Пусть не по фигуре, но по манере разговора, по изменившемуся вкусу и пристрастиям, модистка могла раскусить меня в два счета. Мне повезло, что Этьен привел меня в другую лавку.
Я заказала два домашних платья, один костюм для прогулки – с пальто и шляпкой, и два платья для парадных выходов. В одном я появлюсь на выставке, а другое пригодится, если все-таки состоится встреча с императором. Меня бросало в жар и в холод при одной мысли, что я могу предстать перед венценосным семейством в одном из платьев Розалин – ярким, как крылышки колибри, и с огромным декольте, щедро показывающим женские прелести. Я утешала себя тем, что вряд ли на приеме во дворце нам уделят много времени. Император всего лишь хочет убедиться, что супруги де ла Мар помирились, и едва ли мне придется лгать императору и его семье дольше пятнадцати минут.
Если визит во дворец пугал меня, то посещения выставки я ждала с нетерпением. Читая газеты, я много узнала о месье Клоде Боннаре – новаторе, гении, человеке, который победил прежние живописные каноны и заставил искусство засиять новыми гранями.
К сожалению, черно-белые репродукции давали смутное представление о таланте художника, но в лавке у модистки я увидела небольшую картину, висевшую на самом виду. Хозяйка очень гордилась ею и минут десять рассказывала, как когда-то давно, когда Клод Боннар был еще студентом, она приобрела у него эту картину за один соверен.
- Теперь этот шедевр я могу продать за тысячу соверенов, и еще поторгуюсь! – говорила она с восторгом. – Но я не стану его продавать. А когда умру, она отойдет по завещанию в королевский музей. Ее повесят в главном зале, и рядом с именем Клода Боннара будет стоять надпись: «Дар мадам Флорентини». Я окажусь причастной к искусству и вечности!..
Картина была написана странно – я привыкла видеть живопись гладкую, мягко переходящую цветами и светотенями, а здесь все состояло из россыпи мазков. Приглядишься вблизи – и они разлетаются разноцветными пятнами, но стоит отойти – и появляются городские крыши, мокрые от дождя, серые низкие облака, голуби под стрехой, жмущиеся друг к другу. Это было странно, но… красиво.
И теперь я предвкушала самый настоящий восторг, когда увижу полотна модного художника.
Накануне выставки я показала новое платье Этьену – дождалась, пока он вернется с фабрики, поужинает, а потом усадила его в гостиной и спустилась уже в новом туалете.
- Вам нравится? – спросила я, пройдясь перед ним по комнате и повернувшись вокруг своей оси, чтобы он мог все хорошо рассмотреть.
По сравнению с платьями Розалин - это было достаточно скромным. Приглушенного розового цвета, без обилия оборок, с неглубоким вырезом, но мне нравилось в нем абсолютно все – начиная от лифа, прошитого продольной тесьмой, заканчивая перламутровыми пуговками на рукавах и горловине.
Этьен долго смотрел на меня, и я не могла понять, что он чувствует – может, он разочарован, что его жена надела что-то не такое эффектное, как раньше?
- Красиво, - сказал он, когда я уже занервничала. – Ты в нем похожа на розу.
Я невольно вздрогнула, потому что сравнение с цветком снова показалось мне намеком на мое имя. Хотя, вряд ли граф знал мое имя. Это просто совпадение. Но он смотрел на меня совсем не так, как если бы ему нравилось. В его взгляде были тоска, и сожаление.
- Этьен?.. – прошептала я растерянно.
- Мне очень нравится, - он поднялся и подошел ко мне, взяв меня за подбородок. – Очень нежно.
И целовал он меня тоже очень нежно.
Закрыв глаза, я растворилась в его поцелуях, прекрасно сознавая, что обманываю его, обманываю себя, но это был такой сладкий обман.
До здания, где проходила выставка, было всего два квартала, но мы не пошли пешком, а взяли открытй экипаж. Нас узнавали, дамы и господа, попадавшиеся навстречу, приветствовали нас, справлялись о здоровье и настроении. Этьен отвечал и за себя, и за меня, а я лишь улыбалась и кланялась, боясь сказать что-то не то.
Но едва мы оказались в выставочном зале, все мои страхи и вся моя скованность улетучились. Я словно попала в иной мир – такой странный, такой непохожий на наш, но немыслимо прекрасный…
Старая мельница у пруда…
Ирисы под дождем…
Женщина в белом платье, в саду, залитая солнечным светом…
Хозяин выставки – худощавый рыжебородый месье Клод Боннар, принимал гостей у входа, пожимая руки мужчинам, раскланиваясь с дамами. Мне показалось, он немного выпил, потому что его манера говорить была несколько развязной, глаза горели, а сам он посмеивался не к месту.
- Граф, графиня, - приветствовал он нас и совсем некстати засмеялся. – Прошу! Надеюсь, вечер доставит вам удовольствие.
Вслед за остальными гостями мы вошли в выставочный зал, оформленный в современном стиле. Полотна не только висели на стенах, но и стояли на мольбертах, и даже просто на полу, прислоненные к стульям.
Некоторые картины были нарисованы в реалистичной манере, но большинство – с использованием совершенно новой техники, не лессировкой, а мазками.
Я шла от картины к картине, не чувствуя пола под ногами. Я держала Этьена под руку, но в тот момент забыла о нем. Он напомнил о себе недовольным ворчанием:
- Разве это картины? Просто пятна краски. Одна мазня.
- Вы не правы, - возразила я, остановившись перед огромным полотном, изображавшим вечернюю набережную. – В этой манере написания – свое очарование. Посмотрите, они как будто дрожат, эти картины. Они живые.
