Я натянула старую пижаму-сорочку и укуталась с ног до головы. Так теплее. Мне было безумно холодно.
Никита вынес меня полностью закутанную в полотенце спустя минут десять. Бережно обработал синяки и ссадины. Уложил в кровать, а сам расположился в кресле напротив, не сводя с меня внимательно-обеспокоенного взгляда. Только сейчас я заметила, что костяшки у него были содраны в мясо, а на скуле виднелся синяк.
Мы смотрели друг на друга, пока я не забылась сном, зыбучими как песок.
Пробуждение было тяжелым, но по щелчку. Просто я проснулась одновременно с тем, как открылась комнатная дверь.
— А вот и блудная дочь, — он прошествовал внутрь. Называть его отцом теперь было еще более тяжелым занятием, чем раньше. Никита резко подскочил, срываясь на ноги. Брат мгновенно оценил обстановку и встал перед Макарским старшим.
Вся ненависть, плескавшаяся до того во мне, грозилась вылиться наружу. Я смотрела в глаза родителя и не понимала, как можно быть таким человеком. Нет, человеком его точно нельзя было назвать. В голове моментально всплывали слова Никольского. То, как они все спланировала, все вчерашние эмоции вновь ударили по мне, вынуждая снова беззвучно плакать. На осколках, на пепелище.
— Она не в состоянии сейчас разговаривать, — грубо припечатал, продолжая закрывать меня собой.
— Мне плевать, бра-тик, — по слогам прошептал, заглядывая через плечо.
— Ты не понял? Отойди от нее, — ситуация накалялась. Я понимала, что взрыва уже не избежать, а быть подальше от эпицентра не получится ни у меня, ни у Никиты. И раз Макарский пришел, он добьется своего.
— Никит, не надо, — прошептала сипло. Это были первые слова со вчерашнего дня, они дались мне с трудом, потому что горло драло наждачной бумагой. Наверное, я все-таки заболела.
Я не хотела больше разборок и крови, тем более сейчас, после всего случившегося.
— Рассказывай быстро все, что видела и слышала, — Макарский спешил, словно опаздывал куда-то, но непременно должен был узнать все. Вчера, когда мы приехали домой, последний встретил нас темнотой и оглушительной пустотой. Это точно отпечаталось в моей голове. Лишь охрана кружила по периметру.
— Я ничего не видела.
— Лжешь. Он натягивал тебя с особым удовольствием и точно был разговорчив. Неосторожен, — очередной кол в мое полуживое сердце. Правда? Правда. Она бывает жестокой. Но все это правда. Никита дернулся в нашу сторону на услышанное, но я перевела на него затравленный взгляд, мысленно прося не совершать непоправимого.
— Я. Ничего. Не знаю.
С такой ненавистью я не смотрела, пожалуй, ни на одного человека в своей жизни. Никогда. Душа разрывалась в клочья, но я упорно мысленно испепеляла мужчину.
— Врешь. Но я вернусь позже, и мы поговорим. А пока Никита очень постарается тебя уговорить, да, Никита? Иначе все может закончиться плохо, ведь так?
Глаза были наполнены яростью, я понимала, что исход для меня в любом случае закончится не благополучно, так что уже не боялась. Не надеялась ни на что. Молча смотрела вслед Макарскому и беззвучно плакала. Никита с грохотом закрыл дверь и отборно выругался, вцепившись в свои волосы.
— Почему он такой? — спросила, нисколько не рассчитывая на ответ. Просто вопрос, логичный. Но вселенная решила раскрыть карты.
Никита резво подошел ко мне и сгреб в свои объятия, целуя в макушку. Я разрыдалась, цепляясь пальцами за брата. Впиваясь обломленными ногтями в кожу. Сколько продолжалась моя истерика, я не знала. Чувствовала только, что из меня напором выходило все. А когда первая волна боли отступила, Никита тихо начал говорить мне на ухо:
— Ты помнишь, в какой момент мы перестали воевать? Когда наши отношения изменились?
Я не совсем понимала, к чему этот разговор. Не совсем могла правильно интерпретировать намерения Никиты, но кивнула. Как не помнить…Лет эдак в пятнадцать, по щелчку. Просто он перестал меня цеплять, и, анализируя ситуацию взрослым сознанием, я понимала, что это был переходный возраст. Так бывает. Дети иногда проявляют жестокость, а затем меняются. Такое случается.
— Я тогда раскопал в кабинете отца кое-что, что наверняка перевернуло мою жизнь навсегда. И дало понять, что я не конченный ублюдок, Надя. Отец застал меня в процессе…Пригрозил, что если хоть одна живая душа узнает об этом, то он решит вопрос…радикально. Он грозился самыми страшными вещами в мире. Для меня в пятнадцать это было своего рода шоковой терапией.
Я вслушивалась в тихий голос и отсчитывала удары сердца. Брат нервничал. Потому что сердцебиение ускорялось с каждым произнесенным словом. Моя ладошка покоилась прямо в области сердца, и конечность вибрировала от глубокого баритона и ошалевшего ритма главного двигателя организма.
Никита взял мое лицо в свои ладони и, глядя в глаза, прошептал:
— Мы не родные брат и сестра. Тебя удочерили в младенчестве. Меня мама нагуляла с бывшим. Все было очень хорошо завуалировано, якобы рожала мать в глуши среди чистого воздуха вдали от любопытных журналюг, на деле же…ни ты, ни я не являемся его детьми. Тебя взяли из дома малютки. Тогда было важно иметь ребенка, ты появилась потому, что он шел стремительно вверх по карьерной лестнице. Нужна была семья побольше. Ты никогда ни в чем не была виновата, Надя. Ты не заслужила того, что с тобой случилось.
39
НАДЯ
Воздух вышел из моих легких, все ситуации сложились воедино уродливым паззлом. Теперь я отчетливо понимала, почему такое отношение. Странным образом в моей голове иногда проскальзывали такие мысли, но фото с беременной матерью, мои младенческие снимки смыли всякие подозрения. Конечно. Чужие. А мать сильно цеплялась за деньги и статус, чтобы перечить мужу.
— Я…я… — не удавалось сложить слова в кучу. Это было больно в очередной раз, это было несправедливо, но жизнь та еще сука.
— Послушай, я не закончил, дай мне сказать. Пока я могу говорить это, пока могу… — Никита побледнел так, как будто сам только недавно узнал, но ведь он хранил это столько лет, ни словом, ни полусловом не намекнул ни разу, а сейчас. Господи, что еще он мог бы мне сказать, чтобы повергнуть в еще больший шок?
— Я люблю тебя, Надя, — прошептал сипло, глаза при этом неотрывно следили за моей реакцией.
— Я тоже люблю тебя, Никита, мне неважно, что мы не родные, ты все равно…
Но договорить мне не удалось, потому что он сжал мои щеки и впился сухими обветренными губами в мои искусанные и обескровленные. Я замешкалась, но, когда реальность догнала, а горячий язык ворвался в рот, я начала вырываться, однако Никита не думал останавливаться. Он удерживал мою голову своей жесткой ладонью, пока ужас поднимался у меня по позвоночнику. Я со всей силы толкнула его в грудь, вырываясь из цепкого захвата. Дышать не получалось, губы горели, я царапалась и плакала.
— Что ты делаешь, что ты делаешь, Никита?! — срывалась на крик. Горло душил спазм, а тошнота снова не заставила себя ждать.
Все смешалось в голове окончательно.
— Я не так тебя люблю, Надя, не так, — столкнувшись лбами, мы оба тяжело дышали. Он так же удерживал меня крепко на месте. А я зажмурилась, чтобы не видеть, пыталась вырваться, чтобы заткнуть уши, не слышать, не знать, но он мертвой хваткой удерживал мои ладони на кровати. Пригвождал.
— Господи, что ты говоришь такое? Мы выросли вместе…
— Да, мы росли вместе, но мы чужие, и люблю я тебя не как сестру. Места себе не находил, пока не узнал правду. Но даже тогда страдал, заводил баб и сталкивался с тем, что все не то. Не те глаза, не та фигура, не тот человек. Все не то, — он касался губами моего уха и все продолжал говорить. — Я знаю, что ты меня не любишь, это все неважно. Я заберу тебя, увезу отсюда. Новая жизнь, ты посмотришь на меня с другой стороны. Я никогда не обижу тебя, не предам. Смогу защитить от всех. Завтра мы будем уже в другой стране, тут нельзя больше оставаться. Со дня на день начнется месиво, передел власти. Ты будешь под прицелом каждого ублюдка. Уже хватило одного. Я простить себе не могу, что не уберег тебя, не смог укрыть, — шершавая ладонь скользнула по руке вверх, цепляясь за скулу. Сейчас это вызывало отторжение. Иррациональный страх.
