Скай подрабатывает танцовщицей бурлеска три раза в неделю в клубе в центре города. На собеседовании она сказала, что хочет когда-нибудь стать: а) либо куратором, как я, либо б) Дитой Фон Тиз. Хорошо, что у нее есть еще достаточно времени, чтобы принять решение.
— Боже, чего бы я только не отдала, чтобы вернуться в колледж, — стонет она. — Я могла спать до полудня каждый день и все равно успевать на занятия. Это были те самые дни, понимаешь? — говорит она, и в ее голосе звучит нотка ностальгии, которая могла бы быть пронзительной, если бы не была такой нелепой.
— Ты только в прошлом году закончила колледж, Скай, — говорю я, борясь с искушением закатить глаза. — Ты не могла бы сбегать и принести мне еще одну чашечку кофе перед собранием? Я и сама немного засиделась вчера допоздна. — Как только слова слетают с моих губ, ловлю себя на том, что снова подавляю зевок. Черт возьми, ну почему зевота так заразительна? Стоит одному начать, как…
— Ооооо! — визжит она, и от ее визга, как отбойный молоток, отдается у меня в мозгу. — Твоя жизнь такая гламурная! У тебя было горячее свидание?
Так постойте. Сегодня утром я проснулась на диване в одежде, в которой вчера и заснула и от которой воняло несвежим дешевым пивом самым ужасным образом. Не совсем гламурно, если честно. И совсем не горячее, если уж на то пошло.
— Горячее? Нет. Свидание? Да, — отвечаю я, вставая, вытягивая руки и дергая за большой бант на блузки у шеи, который внезапно начал меня душить.
— Не волнуйся, — говорит Скай, — ты обязательно кого-нибудь встретишь. Вероятнее, тогда, когда меньше всего будешь этого ожидать. Я имею в виду, что именно так я и познакомилась со Спенсером. — Ее зеленые глаза расширяются, и она придвигается ближе, выражение ее лица серьезное, как у правительственного чиновника, раскрывающего государственную тайну.
— Я отреклась от всех парней, по крайней мере, на неделю, а потом появился Спенсер. Он сидел в первом ряду в тот вечер, когда я танцевала в «Шкатулке», и поднял мои стразовые стринги, когда я уронила их на сцену во время моего номера «Звездный свет, яркая звезда», понимаешь? Тот номер с американским флагом? Ну, с тех пор мы вместе, — мечтательно говорит она.
Я непонимающе моргаю, глядя на нее. Я еще недостаточно проснулась и пришла в себя для такого дерьма. Неужели десять утра — это слишком рано для выпивки? Потому что пропустить рюмочку звучит, как по мне, довольно хорошо в данный момент.
— Это… очень романтично, Скай, — с трудом выдыхаю я, собирая свои заметки о выставке.
— О, так оно и было, — говорит она, возвращаясь к реальности. — Большинство парней в наши дни вообще не понимают романтики, но Спенсер понимает ее, понимаешь? Например, тем вечером, когда я принесла домой китайскую еду? Он позволил мне выбрать печенье с предсказаниями, которое я хотела, прежде чем выбрал сам. Он знает, как я люблю печенье!
«О Господи!» — думаю я со вздохом. Сегодняшние мужчины полностью безнадежны. Полностью.
Скай продолжает болтать об удивительных романтических жестах Спенсера (он опускает сиденье унитаза! Иногда!) и я отключаюсь от ее болтовни, пока мы поднимаемся на собрание персонала. Мой босс Морган уже стоит во главе стола в конференц-зале. Мы все опаздываем на несколько минут, собрание еще даже не началось, но по выражению ее лица ясно, что она уже пять минут как могла бы начать.
— Наконец-то мы все собрались, — говорит она, бросая на нас многозначительный взгляд. — Итак, давайте начнем.
Я сажусь в кресло и слишком поздно понимаю, что Скай так и не принесла мне чашку кофе. Мне придется провести все совещание, мучаясь от похмелья, сохраняя холодное выражение лица. И холод — это правильное слово, наша верховная жрица и повелитель Морган, может запросто посрамить всех роковых женщин-ледяных Королев. С ее блестящими темными волосами, стальным взглядом и бровями, подведенными карандашом с выражением вечного неодобрения, она поддерживает наш отдел в рабочем состоянии, как самый отточенный немецкий автомобиль, выпуска 1940-х годов.
— Бернард? — резко произносит она. — Новости?
Мы прорабатываем предстоящий календарь, затрагивая все текущие выставки. «Метрополитен» гордится своей эклектикой, и у нас есть все — от румынского народного искусства до истории протестной фотографии «Блэк Прайд». К тому времени, как она подходит к моему голливудскому шоу, я уже наполовину сплю, но, когда слышу свое имя, вырываюсь из своих похмельных грез и выпрямляюсь.
— Лиззи собирается дебютировать в качестве ведущего куратора выставки этим летом, которая, как бы это сказать, немного отходит от направления нашего музея, — говорит Морган со снисходительной ухмылкой.
Я с трудом сглатываю. Я всегда настаивала на том, чтобы музей курировал выставку о «Золотом веке Голливуда», и, хотя Морган наконец согласилась, этот факт является для меня воплощением мечты, я все же болезненно осознаю, что кураторство выставки — это моя самая большая ответственность на сегодняшний день. Я впервые должна буду в одиночку сесть в кресло пилота, я не могу потерпеть неудачу, если хочу когда-нибудь продвинуться вверх по пищевой цепочке в музее.
— Я не могу дождаться, чтобы услышать, что она планирует, — ледяным тоном продолжает Морган, — но давайте сначала поздравим ее с этой вехой, которую она, надеюсь, не испортит.
Все хихикают так, что я сразу начинаю нервничать. Я встаю и улыбаюсь под вежливые аплодисменты, представляя себе сверху лазеры, прожигающие брючный костюм Морган.
— Спасибо, Морган, за доверие, — отвечаю, посылая ей самую сладкую улыбку, про себя удивляюсь, как она сразу не заболела от нее сахарным диабетом.
— Я очень рада такой возможности, — продолжаю. — Знаю, что Голливуд не совсем обычен для музея, но думаю, что сейчас больше, чем когда-либо, в наш век цифровых медиа, где приложения для знакомств в значительной степени захватили людей, они встречаются и расстаются друг с другом, романтика каким-то образом отошла на второй план. То, что я намереваюсь показать на голливудской выставке — это исследовать роль фильмов в развитии романтических отношений, показывая, как они взаимодействуют с более традиционными ухаживаниями и отношениями между полами, которые строились в послевоенную эпоху.
Я оглядываюсь в поисках обратной реакции от коллег, но все уткнулись в свои телефоны или просто зависли в своих мыслях, ожидая окончания собрания.
— И как вы, возможно, слышали, — перебивает Морган, — сегодня утром приезжает Джейк Уэстон, чтобы начать работать с Лиззи над приобретениями для этого шоу.
И все оживляются. Комната наполняется хихиканьем и негромкой болтовней, воздух гудит, как улей, который только что пнули. Я наблюдаю, как две женщины, возглавляющие египетский отдел, склоняют головы друг к другу, краснея и яростно перешептываясь.
— Так что давайте все окажем ему полное содействие во всем, что ему может понадобиться, — продолжает Морган. — Особенно ты, Лиззи. — Она бросает на меня снисходительный взгляд. — Джейк обладает огромным опытом, и я уверена, что ты сможешь у него многому поучиться.
— Однозначно, — говорю я сквозь стиснутые зубы. — А теперь, как я уже говорила, выставка…
— В этом нет необходимости, мы уже все поняли. — Морган пренебрежительно отмахивается от меня. — Следующий?
Я снова сажусь, кровь уже начинает закипать. И вообще, что это с этим Джейком Уэстоном? И почему он украл мои лавры в самый важный момент моей карьеры?
После собрания я возвращаюсь в свой кабинет и принимаюсь за работу. Существует миллион крошечных деталей для планирования любой выставки, и в данную минуту я все еще нахожусь в стадии поиска, пытаясь выяснить, какие экспонаты и предметы смогу выставить, как они будут все вместе сочетаться, поскольку выставка — это намного больше, чем просто вещи, расставленные по комнате. Это настоящий ключ к чему-то большему — каждый предмет должен рассказывать историю или показывать другую сторону темы, чтобы люди вышли отсюда, узнав что-то новое, чего не знали раньше или изменили свое восприятие о чем-то.
