Его невозмутимости может позавидовать Будда.
– А, да! Извини, отвлекся на пару незначительных мелочей.
Однако… Один-один, счет сравнялся. Умеет подколоть.
– Это народная студенческая забава. Берешь кружку с пивом, отхлебываешь приличную часть, доливаешь водку до прежнего уровня. Опять отхлебываешь. Опять наливаешь. И так до тех пор, пока янтарный цвет не сменится на белый.
– Ой, мама…
– Да, это не для слабых духом. Короче, когда место пива полностью завоевывает водка, это и называется "Приход белого медведя". А потом проделывают обратную операцию. То есть, постепенно доливают в водку пиво. Те, кто остается на ногах, имеют уникальную возможность увидеть "Возвращение бурого медведя".
– Они скорее видят возвращение зеленых человечков…
Виталик усмехается.
– Ты даже представить себе не можешь, на какие алкогольные подвиги способны студенты технического вуза. И на другие подвиги…
Его взгляд скользит по моему телу, жадно раздевая. Но не похабно и цинично, а легко и свободно. Я чувствую, что желанна, и окружающий мир начинает растворяться, оставляя на самом донышке крупицу здравого смысла. Ту, которая не позволяет окончательно сойти с ума, и все-таки заглушается голосом тела, звучащим куда громче голоса разума.
Лежа на узкой кровати, не предназначенной для двоих, я умираю и вновь возрождаюсь, отрываюсь от земли и падаю на нее легким перышком, потерянным осколком белоснежного облака.
Это там, за окном, сгустившуюся темноту подчеркивают серебряные нити дождя. А здесь, в домике, вне времени года, вне пространства, мы оторвались от реальности и живем своим миром – одним на двоих. Миром длинною в ночь.
Дождь не прекратился и утром. Проснувшись, мы долго ласкали другу друга, вновь и вновь отдаваясь друг другу с какой-то дикой, безумной страстью.
– Виталик, ты в мясо ничего не подложил? – Отшучиваюсь я, когда он в очередной раз начинает заводить меня.
– Не обращай внимания, это же старинное снадобье индейских шаманов: кровь дракона, слеза единорога и перо грифона. Повышенная возбудимость гарантирована.
Я собираюсь еще что-то ответить ему, но он касается моего рта губами – и всякие разговоры становятся ненужными.
… В город мы вернулись только к вечеру.
– Алло, папа? Да, у нас все хорошо. Да просто замечательно. Нет, на работу я не пойду завтра. Что? Да, я у Витальки переночую. Ну все, пока, пап!
– Теперь только осталось известить о твоем визите мою маму – и все в порядке.
– Виталий! Софья Лазаревна у нас дома сидит. Намек понятен?
Безумный уикенд плавно перетек в не менее сумасшедший понедельник. Второе утро подряд я просыпалась в объятиях Виталика. Человека, который был младше меня, и который сумел подарить мне больше наслаждения, чем все мужчины до него.
Коснувшись губами его щеки, я тихо прошептала:
– Любимый… А ты когда-нибудь пробовал омлет с шампанским?
Он открыл глаза и хриплым со сна голосом переспросил:
– Омлет с чем?
Я улыбнулась и, завернувшись в простыню, пошла на кухню, зная. что он меня провожает все тем же восхищенно-жадным взглядом.
– Из кровати можешь не вылезать! Я сейчас!
Достав из холодильника бутылку шампанского, я мысленно отсалютовала автору той заметки в газете. В конце концов, кто сказал, что соблазнять шампанским надо женщину? Иногда можно и поменяться ролями…
август, 2004 г.
Будущее нигде не записано
Отмечать Новый год так, чтобы "запрограммировать" себя на триста шестьдесят дней с хвостиком в далекое будущее – глупо. Грядущее никто не предвидит, закрепляя твердыми рамками.
Новый 1995 год Люся Горячевская впервые за многие годы встречала не с нами. Зато 1 января она проснулась рядом с любимым мужчиной. Вопреки всем законам жанра обхаживал не он ее, а она его.
Василий был, конечно, хорош. Статный красавец – смесь восточной и славянской крови придавала ему особый шарм – он всегда изображал из себя неприступную крепость. В молодости, конечно, он отличался редким темпераментом и менял подружек чуть ли не каждую неделю. К тридцати остепенился, нашел себе сложную, но хорошо оплачиваемую работу, присмотрел очень удачную невесту с папой-крупным чиновником и большими перспективами. Поэтому многочисленным поклонницам давал от ворот поворот, чтобы не испортить себе намечающуюся карьеру.
Но Люся недаром получила в нашей компании кличку "Полковница". Она могла месяцами разрабатывать планы и ждать подходящего случая, подготавливая наступление и отступление.
На Новый год у Васи выпала рабочая смена – вкалывал он как проклятый, чтобы "держать марку" в глазах будущего тестя – поэтому встречал его не с любимой, а у себя на заводе. Как Люське удалось пройти через проходную – все вопросы к ней. Дальше уже затащить Васю в подсобку было делом техники. Обалдевший Василий, думается, даже не особенно отбрыкивался от такого новогоднего подарка.
Катастрофа ожидала его три дня спустя, когда папа-чиновник самолично спустил его с лестницы, сопровождая свои действия нецензурной бранью. А зареванная дочка-невеста с ожесточением рвала Васькины письма, а в голове ее снова и снова звучала обнаруженная утром в почтовом ящике диктофонная запись с таким знакомым голосом и не менее знакомыми милыми глупостями, которые, оказывается, он шептал не только ей…
Ни Василий, ни Люся в городе потом не задержались, хотя Полковница потом долго от него терялась, справедливо полагая, что жизнь ее висит на волоске. Вася умел быть жестоким…
На что надеялась Люська – Бог ведает. Наверное, на извечный русский авось. Ровно год спустя, в конце декабря 1996, мы с грустью вспоминали ее, и помнится, Маришка Зодчева тогда произнесла знаменитую фразу: "И полковники проигрывают битвы". Ее тогдашний ухажер, молодой лейтенант Коля, тогда этой фразы не понял. А мы смеялись до слез.
Коля-Коля… Твой новогодний тост до сих пор звучит у меня в ушах. "Давайте выпьем за то, чтобы в новом году не повторять старых ошибок".
У жизни все-таки своеобразное чувство юмора… Николай бился как рыба об лед, расставшись с армией, а потом у него хватило ума связаться с бывшими одноклассниками, далеко не лучшими представителями современной молодежи. И ведь понимал же, куда лезет, понимал…
Кто знает, что думал он в последние минуты жизни, когда известный на весь район Цап-Царапыч диким голосом заорал "Атас! Мусора!". А потом – бег ценою в жизнь, первый выстрел, как положено, предупредительный – в воздух, и второй, уже прицельный…
Но все забывается. Все. Такова уж человеческая память. И только я вспомнила этот тост, уж не знаю почему. Сидела, нахохлившись, в углу с бокалом шампанского, вяло отбрехиваясь от липкого внимания кавалеров ("Ты чего грустная такая, давай потанцуем!") и смотрела сквозь людей, переживая разрушившийся буквально за три дня до этого роман. Мне казалось, что жизнь кончилась, и даже привычное чувство трезвой самооценки давало сбой. И от того, что новогодняя ночь у меня проходит в таком мерзком настроении, мне было особенно паршиво.
