– Ты уверена в обратном. Я не отпущу тебя.
– Тогда я сойду с ума. Понимаешь? Я уже не могу отвечать за себя и свои поступки. Меня мучают кошмары во сне и наяву. Я живу в постоянном страхе, что вот дверь распахнется… или из-за угла… или на улице… Я постоянно боюсь, что она найдет меня…
– И именно поэтому ты хочешь пойти прямо к ней в лапы? Да? – он повернулся и с интересом посмотрел на меня.
– Если я приду сама, то возможно будет все иначе… Но я больше не могу так… Не могу жить в постоянном страхе. Это даже не жизнь… Мне никогда не было так страшно… И я больше не могу бояться… Я устала.
– Лар… – Рыжий встал и обнял меня. – Пойдем спать. Завтра будет день и будет все иначе.
Иначе не будет. Я знала это точно. Я понимала страхи Рыжего, только не понимала, почему ему так сложно понять мои. Теперь я боялась ходить по улице, боялась спать, боялась принимать душ, боялась всего, каждого звука, каждого шороха. Каждую секунды затылком я чувствовала ее взгляд. Иногда краем глаза я ловила резкое смазанное движение стройной фигурки, резко поворачивалась, но там либо никого не было, либо был кто-то другой. Теперь я точно знала, как сходят с ума. Это происходит постепенно, и ты сама начинаешь сомневаться в здравии рассудка. Когда ты не можешь точно сказать – что тебе показалось, а что было на самом деле. Когда любой незнакомый звук моментально приобретает форму в твоем воображении, и ты точно так же не уверена, а был ли звук вообще или ты его придумала.
Одним из достоинств Рыжего был беспробудный сон. Вот и в этот раз он, умаявшись со мной, спал как младенец. Или, может, он надеется на мое благоразумие? В любом случае… зря. Я тихо прикрыла дверь и, скользнув по коридору, вышла в подъезд.
Теперь мне не было страшно. Я знала, куда и зачем я иду. Больше никаких привидений или непонятных звуков. Никаких кошмаров и криков. С этим надо покончить раз и навсегда. Если она меня ждет, то я уже иду.
Я тихонько толкнула дверь. Дом встретил меня пыльной усталостью и темнотой. С некоторых пор я стала бояться темноты и всегда включала свет. Вот и сейчас моя рука остановилась на полпути к выключателю. Это мой дом. Поруганный чужими ботинками и руками, с вывернутыми полками и шкафами, с разбросанными вперемежку с пылью вещами… это все равно был мой дом. И в нем я не боюсь ничего, а значит, и свет мне не нужен. Не разуваясь, я прошла на кухню. Занимался рассвет. Солнца еще не было, но небо уже окрашивалось в розово-желтые цвета восхода, отгоняя мрак и тени ночи.
– Долго же ты гуляешь. – от звука голоса я вздрогнула. Хотя я и готовила себя к тому, что найду ее у себя дома, все равно страх моментально вернувшись сковал меня с головы до ног.
– Л-л-лешка… – просипела я.
– И я рада тебя видеть… снова.
Она отделилась от косяка и сделала шаг ко мне. Я невольно сделала шаг назад.
– Тебе страшно? Ты боишься меня?
– Вовсе нет. – я постаралась взять себя в руки. – Что ты тут делаешь?
– Тебе страшно. Я чувствую запах твоего страха. Я долго тебя ждала.
– Извини…
– За что? – рассмеялась Лешка. Этот смех на мгновение швырнул меня в мои кошмары, именно его я слышала, как только закрывала глаза.
– За то, что меня так долго не было. – как удивительно спокойно звучит мой голос.
– Ты была у него?
– Неважно… Теперь я здесь. И нам нужно поговорить.
– Ненавижу эти слова!!! Ненавижу, как они звучат, и то, что происходит после того, как они слетают с губ!!! Почему бы тебе просто не сказать, что любишь меня? А?
– Я…
– Но ты не любишь. – припечатала она. – Ты просто не любишь!!! И поэтому чаще молчишь!!! Хочешь уйти? Да? К нему? Или кому-то еще? Сколько их у тебя???
– Лешь… я…
– Что ты блеешь, как овца? Куда пропало все твое гребаное красноречие?
– Прекрати орать на меня!
– Что? – она вдруг успокоилась. – Прекратить орать?
Лешка задумчиво покачала головой.
– Не любишь и не любила… Играла… А теперь хочешь выйти из игры…
– Я не играла… я…
– Помнишь, я сказала, что ты не будешь принадлежать никому, кроме меня? Ты помнишь? – она не отводила от меня глаз, наклоняя голову и рассматривая меня, так как будто увидела впервые. От ее слов веяло опасностью. Я кивнула.
– Ты думаешь, я врала? Врала как ты? Нет. Я говорила правду. А ты врала. И я не могу простить тебя. Понимаешь? Это так больно… Я не сделала тебе ничего плохого… Зачем ты так со мной?
В свете наступающего утра я увидела две мокрых дорожки слез на ее щеках. Ее взгляд вдруг потерял всю свою ярость и злость, теперь в них плескалась боль.
– Лешка! – Я рванулась к ней, в три шага преодолевая разделяющее нас расстояние. Я хотела обнять и прижать к себе, сказать что-нибудь, что успокоит боль… Как я могла бояться ее? Ведь это Лешка…
– Нет. – ее тихий возглас сопроводился легким прикосновением холодной стали к моей груди. Я непонимающе, опустила глаза на то место, где возникла боль.
Нож. Огромный. Стальной. Холодный. Блестящий. Не знающий страха, сомнения и боли. Несущий избавление от Жизни.
Мои глаза не могли оторваться от холодной стали ножа в тонких изящных пальчиках. Мне было страшно и одновременно как-то очень спокойно.
– Что это? – спросила я.
– Это то, что теперь между нами. Тебя больше нет. Есть он и я. А тебя нет. И я не хочу, чтобы то, чего нет, прикасалось ко мне.
Я кивнула и послушно сделала шаг назад. По груди, в том месте, где нож коснулся меня, медленно кралась теплая струйка, я смахнула ее пальцами.
Острый.
– И что дальше? – прошептала я.
– А я расскажу тебе… потом! – она прыгнула на меня.
Я увернулась.
Сталь рассекла воздух в миллиметре от меня. Сделав еще шаг назад, я уперлась поясницей в подоконник. Все. Дальше отступать некуда. Только окно. Мое любимое окно. Моя свобода от мира и путь к нему.
– Лешка! Лешка, перестань, я тебя прошу! Перестань! Не нужно! – откуда я знаю, что нужно говорить в таких ситуациях?
Я боюсь ее, и не боюсь одновременно.
Я люблю ее и ненавижу.
Она во мне и вне меня.
Мне ее жаль…
Я просто сжимаюсь от жалости к ней.
Она останется тут, а меня не будет…
Мне жаль ее.
– Лешка, не надо. Пожалуйста. Не делай этого. Я очень тебя прошу.
– О чем ты просишь? О чем? Чего мне не нужно делать? А что мне нужно делать? Я была с тобой, я любила тебя… Но тебе было мало. Мало меня? Ты вся такая правильная. Сидишь дома, пьешь паршивое вино, вся в своих умных возвышенных мыслях. Ты даже не видишь того, что происходит у тебя под носом. Сидишь вся чистенькая и не выходишь в мир, потому что боишься запачкаться в нем. Тебе не интересен мир и все кто живет в нем. Ах, какая трагедия, – она рассмеялась, по-звериному закинув голову назад. – тебя не поняли… А ты? Кого ты поняла в этой жизни? Тебе было мало меня? Мало моих откровений? Ты полезла глубже. Как же ты решилась? Ты же боишься всего, что может тебя огорчить, или чего ты не понимаешь…
