- Олег, не нужно, успокойся. Давай разберёмся между собой. Могут невинные люди пострадать, ты же понимаешь это - умоляю я моего обезумевшего друга, взывая к голосу разума. Желая только одного, увести его из заведения, во избежание трагедии. Но он не слышит меня. Не желает слушать.
- Прости, брат, наверное, страшно умирать, зная, что скоро станешь отцом. Не увидев, не подержав на руках своё продолжение - судорожно, кривя лицо в подобии улыбки, говорит Олег. - Так ты не знал? - удивленно продолжает он, видя шок и не понимание, написанные у меня на лице.
-Олег ты бредишь - неуверенно говорю я, чувствуя горячую волну запоздалого страха и болезненного сожаления, о том, что я, так и не успел найти мою Софи, вымолить у нее прощение и просто любить. Каждый день видеть ее, чувствовать, жить.
-Нет, Толян, не брежу. Софья беременна, и месяца через три, ты мог бы стать счастливым папой. Жаль, что не суждено, правда? Ты прости, но я не могу позволить тебе отобрать у меня единственную мою, настоящую любовь. Ты итак все забрал у меня. Все, что по праву принадлежало мне. Отца, счастье, женщину, за которую я сдохнуть был готов. А она тебя предпочла, выгнала меня, как кобеля дворового. Не получилось у меня отобрать у тебя Софью. Значит, я тебя у нее заберу. Мне не достанется, но и ты не будешь с ней.
Я вижу толстый палец Олега, нажимающий спусковой крючок, словно в замедленной киносъемке, чувствую сильный удар в плечо, опрокидывающий меня на спину. Где то рядом, истошно кричит женщина, страшно с подывыванием. Боли нет, как ни странно, просто какое - то отупение, не способность реагировать на происходящее, двигаться. Боковым зрением я вижу, как Олег подносит черный ствол пистолета к своему виску, как вернувшийся Пашка бросается к нашему бывшему другу, надеясь помешать ему, совершить последнюю глупость в своей жизни. Кружки с пивом выпадают из огромной ручищи Павла, рассыпаясь по каменному полу миллионами прозрачных стеклянных брызг. Звон разбитой посуды, сливается с оглушающе громким звуком выстрела. И тут на меня обрушивается горячая волна, раскаленной боли и отчаяния, лишая меня остатков сознания, погружая в липкую, густую субстанцию беспамятства. слышу, как рыдает Пашка, наш сильный несгибаемый Пашка, воет, словно раненый зверь. «Что же ты наделал отец, с нашими жизнями?» - Мелькает в голове последняя мысль, прежде чем я погружают в небытие.
ГЛАВА 34
ГЛАВА37
[Она]
- Ешь давай, пока горячие - говорит баба Глаша, ставя передовой мной тарелку с , почти прозрачными, дырчатыми блинами, политыми сметаной и медом. Рот тут же наполняется слюной.
-Меня доктор уже ругает из - за веса, говорит, что я скоро передвигаться не смогу - жуя говорю я и тянусь за телевизионных пультом
- Поешь спокойно, прямо зависимость у тебя от телевизора - ворчит старушка, с удовольствием глядя, как я ем. - А врач твой, глупости говорит. Ребенка кормить нужно, или ты думаешь, малышу лучше будет, если ты ноги таскать не сможешь?
-Баб Глаш, ну можно я телевизор посмотрю - улыбаюсь я, глядя на насупившуюся бабушку.
-Да, включай уж - машет она сухой ладошкой. Я не люблю новостные передачи. Наполненные негативом, они навевают на меня тоску и страх. Страх, что мой ребенок будет жить в жестоком, наполненном насилием мире. По телевизору идет выпуск новостей, и палец сам тянется нажать кнопку на пульте и переключить программу, но что - то останавливает меня. Я слушаю, как симпатичная девушка диктор рассказывает о перестрелке в баре нашего города, и сердце мое замирает. А она вещает и вещает, и я ловлю каждое ее слово, словно окаменев, наблюдаю трагедию, развернувшуюся в любимом заведении Анатолия. - « Известный бизнесмен и депутат Орлов Олег Анатольевич, устроил перестрелку в баре, находящемся в центральной части города. Есть пострадавшие. Сам предприниматель покончил с собой. Следствие рассматривает все версии происшедшего. Главная версия - личная неприязнь »
- Господи, страсть то какая - шепчет ГлафираПавловна, крестясь. - Что творится то, Сонюшка, что с тобой моя девочка?
-А я сижу не в силах пошевелиться, глядя на старомодный телевизор, мерцающий экран которого показывает место происшествия. Взгляд мой прикован к телу, укрытому черной пленкой. Холеная рука с дорогими часами, которая недавно несла большой букет лиловых тюльпанов, ласкала мое тело, доводя до экстаза, безжизненно откинута, на нее не хватило скорбного покрывала. Я чувствую, что не могу пошевелиться, словно в момент лишившись такой возможности .
-Баб Глаш, дай мне телефон. Не дойду я - прошу я, чувствуя, что просто упаду, если встану со стула.
- Куда звонить то собралась? Да что случилось, объясни. Лица нет на тебе девочка. О ребеночке подумай.
-Дай мне телефон - кричу я, уже не сдерживая рыданий, рвущихся из моей груди. - Там Олег, это Олег был, ты понимаешь? Кого он застрелил, там не сказали. Дай мне телефон. Дай дай !!! - Я смотрю на заметавшуюся по кухне Глафиру Карловну, и мне становится стыдно за свою истерику, но поделать с собой я ничего не могу. Ребенок бьется, толкается, чувствуя мое состояние, но ледяная лапа страха, сжавшая мое сердце, никак не желает отпускать меня. Дрожащей рукой я набираю и набираю телефон Анатолия, но механический голос все время говорит о недоступности абонента, лишая меня разума, заставляя умирать от, сковавшего меня, липкого ужаса.
- Другу его позвони, дочка - робко трогает меня за плечо баба Глаша. - Ну, тому, из института твоего, про которого ты мне рассказывала. Может он чего знает.
Слезы заливают мои глаза. От нервного напряжения, я никак не могу вспомнить номер телефона Павла. С трудом набрав номер, слышу взволнованный голос Леночки, но не могу произнести и слова, словно тиски сжали мое горло, до боли, до удушья.
-Соня, Софья, это ты? - рыдает в трубку Елена - Нет. Нет больше Олежки, нету, нету, нету - как заведенная, на одной ноте причитается она, словно профессиональная плакальщица.
-А Анатолий? - с замиранием сердца спрашиваю я.
- Нет Олежки, нет-нет - не слыша меня, рыдает Леночка.
-Лена, где Павел, дай ему телефон.
-А Павла нет, он в больнице у Анатолия - вдруг, совершенно нормальным голосом говорит Елена, - А Олега нет больше. Ты виновата, во всем виновата - хлещет меня словами Пашина жена, словно острыми, терновыми ветвями. Они впиваются мне в душу, в мозг, сердце, вырывая куски кровоточащего мяса.
-В какой больнице, Лена? Где Анатолий? - спрашиваю я, не обращая внимания на злые ее слова, понимая, что она просто в шоке, но Елена права. Да, это я во всем виновата, только я. И мать была права, когда говорила, что я зло. И ее жизнь, я разрушила, может она была бы жива, если бы меня не заела глупая, злобная гордость, кода она появилась на моем пороге, ища поддержки.
-В первой городской - безжизненным голосом, отвечает мне моя собеседница и отключается.Я с тобой - говорит Глафира Павловна, наблюдая, как я судорожно натягиваю пальто, прямо на легкий, домашний костюм. - Нет, мне никто не нужен - говорю я И ты не нужна. Я больше никому не сломаю жизнь, никогда. Отойди баб Глаш. Я приношу одни несчастья, людям, хорошим людям, которые, хоть как - то, соприкасаются со мной. - Ты говоришь глупости, девочка. Я давно не была так счастлива, как в те месяцы, проведенные в заботах о тебе.
- Я сама, во всем разберусь - грубо говорю я, и покидаю квартиру, слыша, как всхлипывает старушка, за моей спиной, и физически чувствую, осенившее меня, крестное знамение, посланное мне вслед маленькой сухой рукой, покрытой старческими пигментными пятнами.
Я бегу по улице, совсем не чувствуя декабрьского холода. Прохожие оборачиваются мне вслед, глядя с горькой укоризной. бегу, забыв о ребенке, толкающемся у меня в животе, о том, что забыла переобуться и ноги в домашних тапках скользят по раскисшему, грязному снегу. Нечем дышать, от сковавшего горло, болезненного страха, от быстрого бега, от боли, перерезающей низ живота. - Потерпи, я не могу потерять еще и тебя - умоляю я. Остановившись я глажу себя по животу, разговаривая с ребенком. И он успокаивается, перестает биться, словно птичка в клетке. Боль отпускает, наполняя меня решительностью. Остаток пути я преодолеваю спокойным шагом. Больница рядом, в трех кварталах от моего дома, но и это расстояние кажется мне сотнями километров.
