Ознакомительная версия.
Гудштикер повиновался. Дальше жизнь потекла без изменений. Когда Гудштикер бывал у нее, они больше не читали и мало разговаривали. Он осыпал ее ласками, и так как Рената самым решительным образом отказалась принадлежать ему и отняла у него всякую надежду, то он употреблял все средства, чтобы разбудить ее чувственность и заставить ее отдаться бессознательно. Гудштикер перебрал все утонченные способы, которые прежде с успехом испробовал на других женщинах. Он дарил Ренате дорогое белье и требовал, чтобы та демонстрировала, пришлась ли обновка впору. Он читал ей стихи, первые же строки которых заставляли личико Ренаты заливаться краской стыда. Как бы между делом, поглаживая ее нежные плечи или шею, он подробно пересказывал откровения знакомых женщин, которым довелось испытать высшее блаженство — блаженство близости с мужчиной. Но все было напрасно. Иногда Гудш-тикеру казалось, что девушка его ненавидит, а иногда, наоборот, что безмерно любит. Так проходили вечерние часы, а зачастую и часть ночи в бесплодных домогательствах и поцелуях без ответа. И чем больше Рената погружалась в эту трясину, тем больше казалось, что она и ее тело, обратившееся в игрушку жалкой пародии на любовь, были два совершенно не связанных между собой предмета. Жизнь Ренаты и Гудштикера превратилась в какое-то длительное, глухое томление двух существ, из которых одно было ослеплено разгоревшимися желаниями, а другое погибало из страха перед гибелью.
У них стало бывать теперь много народу. Гудшти-кер настоял, чтобы Рената устраивала у себя нечто вроде званых вечеров, на которых гостям подавали чай и печенье. Эти приемы проводились якобы для развлечения Ренаты, в действительности же Гудштикером руководило тщеславие.
— Не находите ли вы, что она недурна? — спросил раз Гудштикер у одного молодого человека, которого Рената вовсе не знала, только для того, чтобы увидеть, какое впечатление Рената производит на других мужчин. Но молодой человек и его гладко выбритый товарищ с жадно блестевшими глазами лишь заискивающе и смущенно улыбнулись. Это были бедняки, повсюду заходившие на чашку чая и считавшие очень удачным день, когда их угощали хлебом и ветчиной. Бывал на этих приемах и Стиве, к удивлению всех, совершенно порвавший с Анной. Он приводил с собою очень веселую даму, которая при каждом удобном случае приподнимала платье выше колен. Другие мужчины тоже приводили своих возлюбленных, усвоивших по отношению к Ренате тон коллег. На стене висело новое платье Ренаты из светлой изящной материи с кружевами, приобретенное в лучшем магазине. Оно служило предметом общего восхищения.
На один из таких вечеров попал издатель Гудшти-кера, лейпцигский финансист. За ним слуга внес корзинку с бутылками вина, и началась настоящая оргия.
Капиталист влез на стол и стал говорить речь, состоявшую из одних восклицаний. Один из молодых людей снял сюртук и начал отплясывать канкан. Дамы хохотали и говорили колкости в адрес Ренаты, которая неподвижно стояла, прислонившись к стене. Подруга Стиве, стянув с себя платье и оставшись в белье и чулках, увлекла журналиста за ширму, откуда вскоре послышались стоны и вздохи. Остальные женщины, за исключением хозяйки вечера, поспешили последовать ее примеру, а так как ширма была всего одна, то они отдавались своим кавалерам на стареньком диване в углу мастерской и на кровати Ренаты. Никто не думал о том, чтобы зажечь лампу, хотя уже почти стемнело. Вдруг дверь отворилась, и в комнату вошла Ирена Пунчу; она остолбенела от изумления. В красноватом отблеске вечернего неба Ренате показалось, что Ирена устремила на нее испытующий взгляд. Рената перевела глаза на Ангелуса, который как бы с упреком смотрел на нее из темноты, потом вскрикнула, обняла Ирену и, припав лицом к ее плечу, горько заплакала. Это продолжалось несколько минут, в течение которых поспешно одевавшиеся гости старались не встречаться друг с другом глазами.
Ничего не может быть загадочнее моих отношений с Р. Ф. По всей вероятности, только эта загадочность и заставляет меня быть постоянным.
Когда я сижу около нее, то чувствую, что она ко мне равнодушна; но, когда вхожу в комнату, глаза ее блестят, встречая меня. Очевидно, я для нее лишь объект, на котором она пробует свои чувства. Я начинаю ощущать себя как бы в подчинении у такого создания, как Р. Ф. Она какой-то новый тип женщины, которым следовало бы заняться. Что я по сравнению с ней? Иногда я кажусь себе шпионом. Вообще, я не знаю ни одного мужчины, который стоил бы ее. Наступает век новых масштабов для суждения о женщине. Происходит глубокая внутренняя революция, и еще невозможно с точностью объяснить происходящее. Куда ни обернешься, всюду непонятые женщины, несчастные браки, скрытая тоска, подземное пламя. Буржуазная семья старается оградить себя запутанными понятиями о приличии и добродетели; из ста поэтов девяносто девять воспевают хвалу семейному очагу, и все-таки он расползается по всем швам. Женщина, которая нам не принадлежит или за которой мы не охотимся, становится для нас похожа на те звезды, относительно которых наш наивный эгоизм не хочет допустить мысли, что они населены живыми существами. Мне вспоминаются слова одного моего старинного приятеля: мужчина перестает искать там, где женщина только начинает. Когда она просыпается, он засыпает.
Случился довольно неприятный эпизод на званом вечере у Р. Ф. Мой издатель, бывший в числе гостей, затеял попойку, окончившуюся печально. Собственно говоря, с моей стороны было свинством допустить это. С тех пор в Р. Ф. произошла резкая перемена. В тот же вечер она мрачным тоном сказала мне, что в ее жизни вскоре наступит поворот, и намекнула на какое-то письмо. Потом я узнал от Ирены, что Р. Ф. в ту же ночь написала полное отчаяния письмо к одному старинному другу ее семьи с просьбой помочь найти ей какое-нибудь место. Она готова взяться за самую грубую работу. Я имел с ней по этому поводу долгий разговор, который не привел ни к каким результатам. Вечером мы отправились в кафе, где за ней сильно ухаживал один художник. Когда он предложил написать ее портрет, Р. Ф. рассмеялась ему в глаза. Затем произошла сцена, которой я никогда не забуду. Еще после обеда она говорила мне, что видела во сне родительский дом. На улице она рассказывала о своем отце, описывала его характер. Она обладает даром несколькими словами нарисовать вполне рельефный образ. Когда мы сидели в кафе, Р. Ф. вдруг вскочила, протянув руки вперед; лицо ее стало совершенно серым. Кружок беседовавших вокруг стола людей замолк. В кафе входили какие-то посетители. Одним из них был фабрикант Фукс, которого я знаю в лицо. Две молодые дамы с ним — вероятно, сестры Р. Ф. Старшая, более красивая, шла под руку со стройным молодым человеком, вероятно, своим женихом. Это бледная копия Р. Ф. Увидев поднявшуюся Р. Ф., фабрикант сильно побледнел, голубые глаза его потемнели, он дважды плюнул на пол и, сделав жест отвращения, быстро вышел из кафе. Младшая дочь побежала за ним, как испуганная курочка; старшая нерешительно оглянулась на Р. Ф., покраснела, заметив, что на нее обращено внимание, и удалилась под руку с молодым человеком. Р. Ф. медленно опустилась на стул, провела рукой по волосам, выпила один за другим три стакана вина и развеселилась. Я испугался и попробовал завести с ней серьезный разговор, но напрасно. Теперь она сама предложила художнику позировать для его картины. Художник был наверху блаженства. «Если хотите, я буду позировать даже полуобнаженная», — прибавила Р. Ф. Я встал и начал надевать пальто. Она взглянула на меня так, как будто старалась припомнить, кто я такой. Глаза ее были влажными. Она позволила мне надеть на нее накидку и поспешно ушла, пока я расплачивался с кельнером. Когда я вышел на улицу, она исчезла, и я не смог догнать ее.
Ознакомительная версия.
