Мой взгляд скользит по кафельному полу с удивительной цветочной мозаикой, затем проходит вдоль витиеватых окон от пола до потолка и останавливается на лепном декоре и огромных старинных картинах.
— Мне кажется, я никогда не была в таком красивом здании, — шепчу я.
— В прошлом это был летний особняк дворянина семнадцатого века, разбогатевшего на торговле шелком, — говорит Рафаэль. — Он проиграл его в карты, и в течение следующих четырехсот лет поместье несколько раз переходило из рук в руки. Когда два года назад дом был выставлен на продажу, он представлял собой практически руины. Полная реставрация заняла почти полтора года.
— Не могу поверить, что они сохранили все в прежнем виде. Даже настенные росписи?
— Они называются фресками. И да, их тоже восстановили.
Мой взгляд возвращается к нему.
— Ты знаешь нового владельца?
— Довольно хорошо, вообще-то. Беспринципный ублюдок. Но он питает слабость к культурным реликвиям, — Рафаэль проводит костяшками пальцев по моей щеке, — наследию… и… к дерзкой маленькой хакерше, что постоянно отвергает его подарки.
Музыканты переходят к более медленной мелодии, очень эмоциональной пьесе со скрипкой в главной роли. Все прекрасно проводят время, но я лишь отчасти замечаю людей, движущихся вокруг нас. Я полностью сосредоточена на Рафаэле, поглощенном двойными зелеными лучами, которые, кажется, пронизывают меня насквозь.
— Должна ли я воспринимать это как комплимент? Когда тебя называют слабостью, это не очень похоже на слабость, — шепчу я.
— Все зависит от твоего взгляда на подобные вещи. — Его рука движется по моему подбородку. — Допустим, кто-то откроет огонь прямо сейчас. Вероятность этого высока, учитывая количество моих врагов. Если бы я был один, то просто достал бы пистолет и нейтрализовал угрозу. Если бы мне пришлось броситься в погоню, я бы это сделал. Здесь нет ничего, что могло бы отвлечь меня от выполнения этой задачи. Однако, поскольку ты сегодня со мной, я поступлю иначе. Твоя безопасность для меня на первом месте. Устранение нападающих имеет важное значение, но только для того, чтобы гарантировать твоё благополучие. Преследовать их, если это приведет к тому, что я оставлю тебя одну, менее приоритетно. То есть, Василиса, ты — мой главный приоритет и неотъемлемая ответственность.
— Так зачем ты меня привел, если я такая обуза? — Я задыхаюсь.
Глаза Рафаэля слегка подрагивают в уголках, а на губах играет улыбка. Он наклоняется ко мне и обнимает за талию, медленно поднимая и прижимая к себе. Я хватаюсь за его плечи в поисках опоры, тревожась о том, что он удерживает весь мой вес лишь одной рукой. Но, похоже, это совсем не беспокоит Рафаэля. Его взгляд не отрывается от моих глаз, пока он поднимает стаканчик в другой руке и небрежно делает глоток.
— Потому что, хочешь верь или нет, — говорит он, ставя пустой бокал на стол рядом с собой, — мне слишком нравится твое общество. И я скучал по нашим беседам.
Я задыхаюсь, не в силах отвести взгляд от его глаз. Наши лица так близко, что его теплое дыхание касается моей кожи. Моих губ.
— Ты рискуешь получить пулю, чтобы поговорить со мной где-нибудь, где я не смогу просто проигнорировать тебя?
— В любой день, — рычит Рафаэль, прежде чем его рот опускается на мой.
Его вкус проникает в меня, словно огонь, который разливается по венам, сжигая изнутри. Боже, как же я по нему скучала.
Я пыталась отвлечься от мыслей о нем, надеясь, что выполнение повседневных дел поможет ослабить те опасные и беспорядочные чувства, которые испытываю к Рафаэлю. За последнюю неделю я двенадцать раз переставляла его вещи в комнате, ведь прикосновение к ним приносило мне успокоение. Мы не прикасались друг к другу, кроме как в постели. Никаких поцелуев вне спальни.
Я пыталась убедить себя, что это влечение — всего лишь физическое желание. Но это не так. И этот поцелуй подтверждает это. Когда отвечаю ему, все остальные чувства теряются. Здравый смысл. Самосохранение. Удушающее чувство вины. Ничто не имеет значения, кроме него. Когда его губы покидают мои, наши глаза остаются закрытыми, и внезапно мне начинает не хватать воздуха.
— Считаются ли поцелуи на публике неуважительными в Сицилии? — спрашиваю я, когда он опускает меня обратно на пол. В комнате воцарилась неожиданная тишина. Никто не разговаривает. Все просто смотрят на нас. — Почему все смотрят?
— Они смотрят с того момента, как ты вошла в комнату. Сначала это было любопытство и удивление. Теперь я уверен, что они просто боятся тебя.
Я не успеваю спросить, какого черта он имеет в виду, говоря о том, что люди боятся меня, потому что мой взгляд останавливается на темно-красном пятне, расползающемся по рубашке Рафаэля.
— Рафаэль… — Я берусь за край его пиджака и отодвигаю его. Большой участок на его левом боку пропитан кровью. — Боже правый. Что случилось?
— Небольшая оплошность с моей стороны. Я ошибочно предположил, что нет надобности в швах. — Он поправляет пиджак и застегивает пуговицы, как будто нет никаких проблем. — Гвидо позаботится обо мне, когда мы вернемся. — Его тон остается спокойным, но в его зеленых глубинах теперь плещется что-то еще. — Скоро должен появиться певец, который даст небольшое представление, а слуги вынесут торт кассата. Думаю, тебе понравится.
— Мы не будем ждать чертов торт, пока ты истекаешь кровью! — шепчу я.
— Это сицилийское блюдо. Ты должна его попробовать.
Я смотрю на него в шоке.
— Тебе нужен врач.
— Гвидо подлатает меня. Не в первый раз.
— Я имела в виду твою голову, pridurok!
Губы Рафаэля кривятся в коварной ухмылке.
— Это русское уменьшенного ласкательные имя, vespetta?
— Это значит «придурок»! — рычу я сквозь зубы, хватаю его за руку и тяну к выходу.
На нас смотрят шокированные лица, а люди расступаются, пропуская нас. Рафаэля, похоже, не беспокоит тот факт, что я, по сути, тащу его через холл отеля. На его лице мелькает легкая ухмылка.
— Полагаю, это означает, что мы не останемся на торт? — спрашивает он, когда мы выходим на улицу.
— Ты правильно догадался.
— Угу. Мне кажется, я все-таки могу тебе понравиться, Василиса, хотя бы чуть-чуть. Пропустить десерт ради меня? Я чувствую себя особенным.
Уф. Этот мужчина. Я внимательно наблюдаю за ним, бросая частые взгляды, пока мы идем по парковке к внедорожнику Рафаэля, ища признаки беды. Кажется, он в порядке. Это нормально? Сколько крови он уже потерял?
Когда мы подходим к «Мазерати», я дергаю Рафаэля за лацкан пиджака.
— Наклонись, пожалуйста. Мне нужно проверить твои зрачки.
Рафаэль упирается рукой в крышу машины и наклоняется вперед, пока его лицо не оказывается прямо напротив моего. Я обхватываю ладонями его лицо и слегка наклоняю голову в сторону, к свету фонаря. Боже мой, какие у него красивые глаза. В них есть блеск, напоминающий мне о морском стекле, которое я нашла на берегу. Опаловый. И нагло устремлены на меня. И когда он смотрит на меня так, как сейчас, у меня создается впечатление, что он хочет проглотить меня целиком. Каждый раз от этого у меня слабеют колени.
— Зачем ты проверяешь мои зрачки, Василиса? — спрашивает он, его голос хриплый.
— Не знаю. Врачи постоянно делают это в кино. — Я убираю прядь волос с его лба.
— Зрачковый тест проводится, чтобы проверить, не поврежден ли мозг. Это не имеет никакого отношения к кровотечению.
— Ну, я проверяю их независимо от этого. Не двигайся.
Его глаза кажутся мне нормальными. Но его кожа горячая. Я касаюсь его виска кончиками пальцев, затем щеки тыльной стороной ладони. Черт, я не могу понять. Приподнявшись на цыпочки, прижимаюсь губами к его лбу.
Рафаэль застывает, как доска, каждый его мускул напряжен.
— Что ты делаешь? — спрашивает он. Тон его голоса странный. Я вижу, что ему не по себе, но не знаю почему.
— Проверяю жар. — Я перевожу губы на его висок. Затем возвращаюсь к его лбу. Нет, температура в норме. Пока что. Я провожу костяшками пальцев по его скуле. — Нам нужно поторопиться. Тебе нужно принять антибиотики.
