Пришел этот ваш Сёгун, по которому вы с ума сходили, и сразу с Доктором Менгеле шептаться. Шу-шу-шу. На ушко. Тогда она встала и говорит:
— Прошу прощения. Мне пора. Мне на вокзал.
И так ядовито-сладко смеется.
Патриция шепчет мне:
— О, уже договорились. Сейчас он к ней подойдет.
Ну а поскольку этот ваш Сёгун уже с Доктором Менгеле скорешился, то я от него подальше, подальше!
Загадочный блондин в черном сомбреро
При этих словах оживилась Пенсионерка № 2. И выступила с историей, случившейся со знакомой сосалкой из Тчева, которая познакомилась на вокзале с красивым мужчиной, блондином, в черное одетым, даже с шиком, в черной шляпе…
— Называется сомбреро. И, понятное дело, эта тетка повелась на его приманку. Он подошел к ней (что уже само по себе было подозрительно: к такой старой тетке такой мужчина) и вешает ей лапшу на уши, что, мол, его поезд ушел, а следующий только завтра, что, может, купим водки, что ли, и сядем здесь в парке на лавочке и выпьем… Она, конечно, вся светится, влюблена по уши и, конечно (что было уже записано в плане этого типа), говорит:
— Зачем же на лавочке! Зачем же на лавочке, если я живу совсем рядом!
Мы все смеемся, а Пенсионерка № 2 кланяется и, довольная, продолжает:
— Конечно домой. — А он только тою и ждал. Купили водку, пошли к ней, старая застройка, в Тчеве, слева от вокзала. И представьте себе: он молодой, красавец, а она старая, раздолбанная. Пьют. Потом пьют кофе, она булочку достала, подает ему. Ладно. Съел он эту булочку, выпил кофе. Говорит: «Какой прекрасный кофе [здесь мы все смеемся]! О, какой кофе! Можно попросить еще чашечку?!»
Наша певичка, само собой, вся засветилась: мало того, что такой красавчик, так ему еще и кофе ее понравился, ой, хороший же у меня вкус, всегда надо в такой пачке брать. Идет, значит, на кухню, варить новый кофе, себя тем временем в порядок приводит [бергует!].[66] Возвращается с этим кофе, улыбается, сидят, пьют, она, само собой, засыпает, потому что он ей тем временем какой-то гадости подсыпал. Какое-то снотворное, а вовсе не сыворотку правды. А он, пока эта тетка еще не окончательно провалилась в сон, хрясь ей со всей силы по морде, чего-то ей сломал, она полетела со стулом в угол комнаты и только тогда потеряла сознание. Вот так. Просыпается, квартира, конечно, очищена. Она в полицию, а там над ней смеются [мы тоже!]:
— Э-э, опять этот пришел, который уже в 85-м был с кражей и в 90-м… Иди к нему, Вацек, Кшысек, а то мне с ним что-то… неохота… A-а, это опять тот, у которого постоянно квартиру чистят…
Мы смеемся, хоть и смех тот сквозь слезы, ибо такова наша доля, ох, доля-долюшка.
— Но «черный» допустил промах. Потому что полиция сразу потребовала распечатку телефонных звонков, на чем он и попался! Попался! С номера такого-то и такого-то тогда-то и тогда-то такие-то и такие-то два соединения состоялись в первом часу ночи, в Элк! И что оказалось: ЖЕНЕ он звонил. Да! Может, хотел ей сказать, что операция прошла успешно, может, еще что. Во всяком случае дело дошло до опознания: поставили перед нашей теткой десять одетых в черное блондинов за таким зеркалом, где с одной стороны видать, а с другой нет, тетка приходит и сразу указывает на предпоследнего, того самого. Вот так. И получил он три года. Но тетке пришлось из того района уехать, боялась мести. А ничего себе была, симпатичная.
И тут Аптекаршу как прорвало:
— А мне бы хотелось, чтоб какой-нибудь мировой мужик увидел меня на улице и просто так — взял и упал. Чтоб влюбился с первого взгляда. И кому бы это помешало? У стольких людей такое случалось… Почему у меня не может? Чтобы он встал и упал от чувств! И еще чтоб меня не обворовал… Вас послушать, так можно подумать, что, если кто-то сам проявляет интерес, в смысле кто-то красивый, если он сам хочет, если делает комплименты, — это не по любви, а обязательно он вор или убийца…
Снова иду я по дюнам, гляжу: на горке из песка стоит мой Красавчик, который исчез из поля моего зрения, когда совершил ошибку номер восемнадцать. Рюкзак поставил рядом, джинсы спустил и помахивает шлангом, и смеется в мою сторону, да как еще смеется! Ну а я обвожу его приветливым взглядом и неспешно иду по пустым (казалось бы) тропкам, протоптанным средь дюн. И уже слышу, что Красавчик идет за мной, след в след, все ближе и ближе. Ну, я притормаживаю, закуриваю. И тут вдруг вижу: по моей протоптанной среди дюн тропке идет мне навстречу моя Богуська со своей чернявой подружкой и уже издалека кричат: Хале! Салю! Сесуар! И так далее, как в той песне поется. Думаю: что делать-то? Спугнут ведь его, как пить дать спугнут. А с другой стороны, не остановиться, не поговорить — сразу догадаются, что я кадрю того, кто идет за мной, моего Красавчика. Не скажешь же им шепотом: «пошли отсюда!» И вот уже Красавчик проходит мимо меня с ледяным лицом, обгоняет и исчезает на горизонте вместе с солнцем, ах, солнышко мое, а эти козы останавливаются:
— Возвращаемся в Мендзыздрои, были в Свиноустье, но тех печаток уже нет. На завтра прекрасную погоду обещали…
В итоге:
вот уж и отпуск пролетел, никто меня не захотел.
А оргазм тем временем достался не мне, а теплой бутылке пепси.
— Все еще только начинается, — говорит Олесницкая и потирает руки. — Мы сейчас здесь костер разожжем, потому что сегодня купальская ночь и я ведьм скликаю сюда, как на Лысую Гору. — И уже приказывает этому своему разряженному песику веточки разные таскать с дюн, к нам, в мою ложбинку сносить. Мы сами тоже разбрелись и кучу обугленных чурбанов, чтобы удобнее было сидеть, понатаскали. Слава Богу, ночь будет теплая и спокойная, море, как зеркало, уже и купаться хочется, вот уже я купаюсь в теплой воде голышом. Вода чудо, лежу на воде и вижу, как они там уже первый огонь зажгли и уже слетаются, может, и на метлах. Воздух пахнет йодом, волосы мокрые, собачонка Олесницкой плещется у берега и хочет ко мне подгрести… Вдруг чувствую, в воде что-то есть, что-то есть! Какое-то скользкое чужое тело! Что-то чувствую. Призрак? Утопленник? Анджелика начинает выть — чисто тетка, заклятием превращенная в собаку! Боже, это же Джеси! Сюда явилась, приплыла из ада!
Что ж, Джеси мстит за себя, за то, что, хоть и составляет неотъемлемую часть этих рассказов, не была здесь упомянута по причинам, скажем так, моральным. Не удивительно, что Джеси обесцветила волосы, надела лучшую рубашку в пальмы (практически новую, прямо из США), завязала кроссовки с большими торчащими языками и явилась на бал незваной, в качестве тринадцатой ведьмы.
