Развернувшись на каблуках, Джей зашагал прочь из столовой. Ему зверски хотелось прямо на ходу содрать с себя удавку, притворяющуюся галстуком, но он сдержался. Ему не пять лет, чтобы устраивать детские демонстрации.
Матушка позади сдавленно охнула. А отец…
— Макдью, мой кофе остыл, — идеально ровно сказал лорд Руперт.
Вот так. Его кофе остыл.
Что ж, кому что. А Джею в самом деле пора в офис, хоть он больше и не директор, но кое-какие дела у него там остались.
4. Лиза
То же самое утро
Киса спал. Одетым, поперек кровати и с мобильником на подушке. В номере царил творческий беспорядок, взглянув на который, я должна была понять, как неправа. Ведь он волновался!
Увы, я была без очков, так что оценить композицию по достоинству не смогла. А надевать линзы, вместо того чтобы принять душ и наконец-то уснуть, была морально не готова.
Честно говоря, я вообще не понимала, к чему я теперь морально готова. Да и я ли это? Мои родители ни за что не поверили бы, что я. Их милая, домашняя, хорошая и высокоморальная доченька Лизонька ни за что не поехала бы с каким-то маргинальным типом в подозрительную пивную. А о том, чтобы изменить мужу прямо на барной стойке с мужчиной, имени которого не знает, хорошая девочка и подумать бы не смогла!
А я смогла. Не подумать, а сделать.
Подумать я могу сейчас. Теоретически. А практически — ни черта. Только горячий душ и спать. В кресле, чтобы не тронуть Кису.
Поспать удалось недолго. В десять и меня, и помятого Кису разбудил звонок моего телефона, брошенного на журнальный столик.
— Слушаю, — ответила я по-русски и довольно-таки сипло.
— Элизабет! Где вас носит? — затараторили в трубке по-английски. — Мы через два часа должны начать съемку с леди Камиллой! Давайте бегом!
— Ага, — зевнула я и перешла на английский. — Мистер Одоевский сейчас спустится.
— А вы? Лиз, вам нельзя болеть! Только не сегодня! Леди Камилла…
— Леди Камилле не придется ждать, не волнуйтесь, — оборвала я ассистентку владелицы галереи, нажала на отбой и с глубоким злорадством сообщила лупающему глазами Кисе: — Ты проспал, дорогой. Мисс Бринкс уже внизу. Поторопись, леди Камилла не любит ждать.
На лице Великого Художника отразилась целая гамма чувств, и преобладала в этой гамме растерянность. Правда, она тут же сменилась злостью.
— Какого рожна ты меня не разбудила! Лиза, твоя безответственность переходит все границы! Немедленно одевайся, нам пора.
— Нет-нет, дорогой. Тебе пора, — с еще большим злорадством заявила я и сама себе удивилась, в который раз за последние сутки. — Я подаю на развод.
— Что?.. — Две секунды Киса хлопал глазами, а потом взорвался. — Ах ты дрянь! Шлюха! Я так и знал, ты изменяешь мне! Шалава подзаборная! Сию секунду выметайся из моего номера!
— С удовольствием, Киса. Ты только не ори так громко, там за дверью — журналисты.
Одоевский, уже примеривающийся к тому, чтобы ухватить меня за шиворот махрового халата и вышвырнуть вон, споткнулся на ровном месте и завис. Надо мной.
— Сучка, — прошипел он. — Ты еще пожалеешь.
— Может быть, но не сегодня, — пожала плечами я и поднялась на ноги.
Внутри меня все дрожало и вопило: что ты делаешь, дура? Куда ты пойдешь? Что ты будешь делать одна, в чужой стране, без денег? Но каким-то чудом я держалась. Видимо, это чудо звалось пощечиной. Последней гранью, за которой наступает время что-то изменить.
Так что я, плотнее запахнувшись в халат и стараясь не дотрагиваться до Кисы, обошла его по широкой дуге и направилась к шкафу, так и держа мобильный телефон в руке.
Время собирать чемодан.
Мой пока еще не бывший супруг отмер, выматерился — надо же, и куда только подевались наши дворянские замашки! — и шагнул мне наперерез.
— Ну нет, шалава, ты ничего отсюда не возьмешь. Пришла голой — и уйдешь голой! — торжествующе заявил Киса и отпихнул меня от шкафа.
С силой отпихнул. Так, что я упала на кровать и ударилась о бортик. Хорошо, не головой, всего лишь бедром. Впрочем, я даже боли почти не почувствовала. Только бешенство и мандраж. Ну знаете, это когда все внутри дрожит, в голове шумит и ни черта не соображаешь, куда тебя несет?
Вот так, ничего не соображая, я и нажала на видеовызов. Какого номера — не знаю, куда попало. И направила камеру Кисе в лицо. Чертовски злобное лицо. Натуральный маньяк. Да еще и замахивается.
Он бы меня ударил. Наверняка бы ударил. Может быть, шею бы мне свернул. Но тут из телефона послышался встревоженный голос Нэнси Бринкс.
— Элизабет, вы в порядке? Что происходит? Это грабители? Лиз, ответьте!
Киса побледнел, выбил из моей руки надрывающийся телефон, снова схватил меня за шиворот… и получил коленом по яйцам.
Упс. Нежданчик. Для меня даже больший, чем для Кисы.
— Извини, дорогой. Я не хочу очнуться в реанимации. — Я попятилась к дверям, не отрывая взгляда от скорчившегося на полу мужа. — Не волнуйся, я сейчас вернусь, только полицию вызову.
На слове «полиция» в голове Кисы явно что-то перемкнуло, и он прохрипел:
— Стой, дура!
— Ага, стою, дура, — успокаивающе повторила я, наощупь продвигаясь к двери и проклиная себя, дуру: надо было хватать одежку-документы и валить от него ночью, пока спал.
— Не надо полиции. Лиза… прости меня… — Киса с заметным трудом привстал.
А я как раз нащупала за собой дверную ручку и выдохнула с облегчением. Мои шансы не превратиться в котлету резко повысились.
Ну… не то чтобы Киса когда-то раньше меня бил. Нет. Он ограничивался моральным топтанием. Это вчера его переклинило, а сегодня продолжило. Но я-то знаю, если мужика вот так переклинит раз, и дура-баба его поймет и простит — кончится все херово. Возможно, летально. Я такое уже видела. Так что — развод, без вариантов.
— Прощу, Киса, обязательно. Потом.
— Лизонька, я погорячился, — криво и неубедительно проскрипел Киса, одну руку протягивая ко мне, а второй держась за пострадавшие яйца. — Я волновался за тебя! Я звонил в полицию!
Я чуть не засмеялась. Истерически. Представляю, что он сказал полиции на смеси английского с нижегородским. У него же словарный запас в двадцать слов, и те путает. В лучшем случае его приняли за пьяного туриста, в худшем — ему еще и штраф выпишут за ложный вызов, или что у них тут в Англии полагается всяким идиотам.
— Вот и хорошо. Отойди к окну, Одоевский.
— Лизонька! — Вместо того чтобы послушаться, он сделал шаг ко мне.
— Заору! — пригрозила я.
— Лизочек! — у него сделались круглые и очень обиженные глаза. — Девочка моя, ну что ты такое говоришь!
— К окну, говорю.
— Ладно, милая, к окну так к окну… — Ипполит Геннадьевич с тяжелым вздохом отошел на два шага и кинул взгляд в окно. — Оденься тепло, там ужасная погода. И будь добра, дай мне рубашечку, ту, шелковую.
Вот тут я не выдержала и заржала. Да, как пьяная лошадь. Нет, ну вы видели такой сюр? Он меня чуть не побил, почти выставил голой из номера, и тут же — Лизочек, подай рубашечку!
Лизо-очек! Руба-а-ашечку! А-а-а! У-у-у-у!
— Лизонька, выпей водички. Тебе нехорошо, милая?..
— Мне-то?.. У-у… Мне великолепно, милый, — ответила я по-английски, в точности как вчерашнему синеглазому незнакомцу.
Киса вряд ли понял иронию, а что мне хорошо — разумеется, не поверил. Правильно не поверил. У меня дико болит ушибленное бедро, меня трясет от адреналина, мои надежды на спокойную и счастливую жизнь разбиты, а еще я впервые изменила мужу. Какое тут хорошо!
— Ты только не волнуйся, милая. Мы сейчас оденемся и пойдем…
Куда пойдем, договорить он не успел. В дверь номера постучали и тут же спросили:
— Мистер Одоевский? Лиз? Все хорошо? — по-английски, разумеется.
— Все хорошо, мисс Бринкс, — с ужасающим акцентом отозвался Киса и посмотрел на меня такими несчастными глазами, что мое сердце должно было разорваться от жалости. Или от стыда, это ж я виновата.
