— Мне вот что интересно — куда Веснин пропал? Я эту гниду искал, карты пробивал, локации — тишина, — захлопнул окно, и опустился в кресло. — Одиннадцать лет тишины, а я не только в России искал. Везде. Детективов нанимал, причем не кого попало, и ничего — пропал вместе с женой и дочерью в один момент одиннадцать лет назад, как сквозь землю провалился. К матери его ездил, к бабке Алики, та тоже ничего не слышала — куда сын пропал, куда внучка пропала? И тут вдруг внучка объявилась. Алика.
— Она-то вообще ни в чем не виновата — девчонка эта. Сколько там ей? Двадцать лет?
— Двадцать два года, — ответил. — Стажировалась в Рио.
— Бразилия?
— Да. В международном рекламном агентстве, — вспомнил «собеседование», и не смог скрыть усмешку — горячая девочка, все же.
— Не трогай ее. Двадцать два, ребенок совсем. И не она меня била и пытала, а ее отец.
— Я не собираюсь мстить ей. Знаю — не виновата, за отца не отвечает, — отмахнулся я.
— Ты просто оставил ее в покое? — не поверил Егор.
И правильно сделал, что не поверил.
— Нет, — хохотнул. — Не оставил.
— В смысле, ты с ней…? — брат не договорил, уставился на меня, забыв про свои фантомные боли.
— Буду поближе. Пошлю своих людей в Южную Америку, пусть ищут ее папашу. А сам буду рядом. Вдруг он здесь, рядом с дочкой крутится.
Да и трахать дочь того, кого много лет мечтал убить собственными руками — в этом что-то есть.
— Оставил бы ты это, — Егор склонил голову вбок — устал, выдохся.
Нужно уже сиделку звать, чтобы помогла брату с лекарствами, чтобы размяла ему ноги, обтерла пот. Все, как обычно.
— Не оставлю. Девчонке ничего не грозит, её не трону. А папашу — сам понимаешь, — поднялся из кресла, пожал протянутую братом ладонь, и снова эта горечь на языке — был здоровый, молодой парень, и вот во что превратился.
Такое не прощают.
Вышел из квартиры Егора, сел в машину. Сначала по привычке хотел домой направиться, сейчас, после встречи с братом, мне точно не до девочки. Но, все же, решил заехать к ней. Адрес, что она прислала, я узнал — много раз был у ее бабки.
Странно это было: впервые, когда к ней пришел — ненавидел просто за то, что она родила такую мразь, как Владимир Веснин. Что воспитала его. Что он стал тем, кто изуродовал моего брата. А затем… затем увидел перед собой убитую горем и тревогой пожилую женщину, которая долго воспитывала внучку, а затем в один момент лишилась ее, не дождавшись из школы.
И ни звонка, ни весточки — а мои люди следили за этим, прослушивали ее телефон. С сыном она не связывалась, как и он с ней.
Это, действительно, странно, но к Валентине Николаевне я привязался. Когда от работы взрывался мозг, когда не хотелось видеть ни одну из тех, с кем спал, а на общение с братьями не было настроения — я ехал к ней. Егору не рассказывал, что зачем-то таскаюсь к матери его мучителя. Что входную дверь ей поменял. Что сто раз хотел, и предлагал ремонт сделать, и новую технику купить, да только Валентина Николаевна ни в какую не соглашалась. Что навещал ее в больнице совсем недавно, как только узнал, что она с инфарктом слегла, и врачам платил, чтобы ухаживали лучше.
Вот только уехать пришлось, и я оставил денег секретарю, чтобы следил за старушкой. А когда вернулся в страну, Валентины Николаевны уже не было.
Я по привычке постучал в дверь, и открыла мне Алика.
Напуганная, глаза огромные, как у олененка. Интересно, девчонка играет так умело, или сама по себе пугливая?
— Проходи, — она отошла, пропуская меня в квартиру. — Может, чай? Кофе? Или поужинать хочешь? И… ой, у меня тапочек нет, это ничего?
Плевать на тапочки. Я вдруг вспомнил, что трахнул ее, а губы не попробовал. Ни поцелуя, ни минета.
Начнем, пожалуй, с поцелуя.
— Буду. И чай, и кофе. Потом. Сначала трахну тебя, — прижал ахнувшую девочку к стене, и поцеловал в пухлые губы.
На вкус она — клубника со сливками. И этот вкус мне дико понравился, хотя сладкоежкой я никогда не был.
Глава 6
Марат целует. Не только губами, а словно всем телом. Опаляет, ошпаривает. Нагло вторгается языком в мой рот, наполняет своим вкусом, и пробует меня на вкус. Жадно, не спрашивая, чего хочу я.
А я и сама не понимаю, что бы ответила, спроси он меня.
Глаза закрыты, тело сотрясает мелкая дрожь — слишком много для одного дня случилось. И я не привыкла к подобному. С Мишей все было ясно, я всегда знала, как и что будет: темнота спальни, кровать, десять-пятнадцать минут на близость, а затем сон.
Марат сминает мои губы, и из моих мыслей пропадает бывший. Целует не нежно, это не поцелуй влюбленного, а чистая голодная, злая похоть. Не понимаю, приятно мне, или нет, но я опьянена мужским вкусом, подчинена чужой силе, превышающей мою тысячекратно.
Марат оторвался от моих губ. Опустил меня на комод, и я очнулась от дурмана.
— Прямо здесь? — прошептала.
Губы приятно болят от поцелуя, чувствую, как они припухли. А Марат быстро расправился с моим халатом, скинул его с меня.
— Марат, может, в спальню? Там кровать, и будет…
— Тихо, — он снова впился в мои губы, и я вздрогнула от раздавшегося треска ткани — белье он просто разорвал.
Варварство. И снова страх пробрал — с кем я связалась? По зубам ли он мне?
— Нежная девочка, — мужчина дотронулся до моих приоткрытых губ, провел большим пальцем по нижней. — Так любишь поцелуи. И все равно дрожишь…
— Растерялась, — пробормотала.
Я дико смущена. Марат снова, как было в кабинете, полностью одет, а я в одном бюстгальтере, с раздвинутыми перед ним ногами. Раскрыта полностью.
Нет, лучше не думать об этом, иначе он больше не придет, поняв, какая я трусиха и ледышка. Нужно быть смелее, развязнее. Мужчины, кажется, любят, чтобы в постели была шлюха, а не зажатая скромница.
Марат достал из кармана презерватив, потянулся к ширинке, и я решилась:
— Помочь надеть? — протянула ладонь, чтобы забрать у него презерватив.
— Потом поиграем, — Марат надорвал упаковку, и начал раскатывать презерватив по стволу. — Наденешь. Своим ртом. А сейчас помолчи, девочка.
— Алика, — упрямо поправила.
Марат шире раздвинул мои ноги, вклинился между них.
— Алика, — выдохнул он, глядя мне прямо в глаза.
Нажал головкой члена на клитор, медленно провел им до входа, и снова к клитору. Ударил, и я ахнула — тело разряд тока прошил, многовольтный, непонятный для меня.
А затем Марат вошел в меня. Сразу, на всю длину, заполнил меня собой. Я думала, что это снова будет болезненно, как в его кабинете, но боли не было.
Было чувство свободного падения в пропасть.
Марат нетерпелив, заведен до предела. Притянул меня ближе, я сижу на самом краешке комода, а он долбится в меня. И комод долбится об стену. И все эти звуки — стук дерева об стену, влажные шлепки наших тел, хриплое, сбивчивое дыхание — они должны смущать меня.
Но не смущают, а рождают нечто.
Я теряюсь в ощущениях. Губы все еще ноют, я безумно хочу целоваться, но сама потянуться к Марату не решаюсь. И ловлю то, что могу — его пальцы на моих бедрах, сжимающие меня, притягивающие к себе, облегчающие быстрые фрикции. Ловлю запах секса — дурманный, феромонный.
И движения во мне. То, как Марат бесцеремонно вторгается, долбится в меня на всю глубину. Прошивает в сумасшедшем темпе: до основания ствола, и выходит полностью, я чувствую головку, упирающуюся во вход. А затем снова резкое движение в меня. Растягивает, наполняет собой так сильно, что, кажется, я не выдержу этого напора.
Но выдерживаю. И подаюсь ему навстречу.
А еще безумно хочу, чтобы снова поцеловал.
Я почти решилась потянуться к его губам, но Марат чуть сдвинул меня, и вторгся, кажется, еще глубже. И снова задел что-то во мне, что-то, вызывающее ощущения на грани боли и удовольствия.
Я не смогла сдержать всхлип, качнулась навстречу мужским ударам в самую мою суть, и чуть не упала с комода. Марат удержал, а то невероятное чувство я снова упустила. Хныкнула от бессильной ярости — я ведь снова смогла почувствовать, и снова упустила.
