Не дано. Просто не дано мне.
Обхватила бедра Марата ногами, ловя его последние, безумные движения. Резкие рывки в меня, капельки пота на лбу, на шее заворожили, и я потянулась к мощной шее губами. Как загипнотизированная слизнула соль его кожи в тот самый момент, когда Марат начал содрогаться.
И кончать.
Это оказалось приятно. Темное чувство, оно дрожь в животе вызывает. Раньше такого не было, чтобы я наслаждалась чужим экстазом, ловила его с жадностью, а сейчас… сейчас мне хорошо, потому что Марату хорошо.
И это пугает.
Движения Марата стали медленными, ленивыми, пока он не затих. И покинул меня.
Торопливо сжала ноги — между них неприятно пусто. А еще чуточку обидно, что снова не смогла, не разделила удовольствие от близости.
— Ты не кончила, — бросил Марат, стянул презерватив, и завязал его в узел.
— Я…
— Растерялась, да, я помню, — перебил он, усмехаясь, и внимательно посмотрел на меня. Без былой толики злости, к которой я, кажется, успела привыкнуть. — Люблю честность, девочка. Сделай одолжение, и в дальнейшем оставайся такой. Не отыгрывай спектакли с судорогами и стонами, если этого не чувствуешь. Такое меня бесит.
Он быстро скинул обувь, и вошел в ванную, а я спрыгнула с комода, и накинула халат.
Я ведь как раз подумала о том, что придется изображать, стонать, кричать как в порно. С Мишей я никогда не заморачивалась — он знал, что я бесчувственная, и делал только то, что нравилось ему. Мне же было все равно, даже поцелуи не вызывали ничего кроме легкого недовольства, а иногда и брезгливости.
Но целоваться с Маратом мне понравилось. А это уже очень много для меня.
— Ты обещала мне кофе, — мужчина вышел из ванной. — Может, накормишь?
— Я могу заказать доставку. У меня только борщ, — под его взглядом я плотнее закуталась в халат.
— Давай борщ, мяса побольше только. И хлеб, — скомандовал, и направился на кухню впереди меня.
Марат сел за стол, а я отвернулась к мойке, и начала споласкивать руки. Он сейчас будет есть борщ? А если я его пересолила? Если он невкусный? Ну вот что Марату стоило сразу уйти, и не смущать меня?!
Достала тарелку, налила ему порцию борща, а рядом поставила блюдо с мясом и хлебницу.
— Себе тоже налей, — бросил он.
— Я не голодна.
— Налей, — повторил Марат.
Снова отвернулась к шкафу, потянулась за тарелкой. Тело горит. Я точно знаю, что Марат смотрит на меня, всей кожей это чувствую. Налила себе немного борща, ойкнула, достала из холодильника сметану, и села напротив Марата.
— Уйду через пару часов. Поужинаем, и продолжим. В спальне, как ты и хотела, Алика. А теперь ешь, — он кивнул на мою тарелку, и приступил к еде.
Глава 7
МАРАТ
— Вкусно? — встревоженно спросила Алика.
Сама сидит, в тарелке борщ перемешивает, и даже не думает есть.
— Вкусно, — ответил честно.
— Думала, тебе такое не понравится.
— Почему ты так думала?
— Ну, — она замялась, смутилась, — ты же богат.
— И?
— Богатые не едят борщ.
— Кто тебе такое сказал?
Алика опустила глаза.
Забавно наблюдать за сменой выражений на ее живом лице.
Я привык иметь дело с женщинами иного склада — со сдержанными, знающими себе цену, и строго следящими за собой. Включая мимику. Лица холеные, холодные, и зачастую не понять — любят тебя, ненавидят, хотят, планируют убить, или же размышляют о новой сумочке.
Алика же не скрывает ничего. Попросту не умеет, даже не задумывается об этом. Испуг, паника, обида, злость — даже тени этих эмоций отражаются на ее лице, в глазах светятся.
— Девочка, я люблю простую еду. Чаще всего — грузинскую. Попробовал я всё, когда деньги появились, но предпочитаю не извращаться, а есть. И сплю я не на антикварной кровати из Версальского дворца, а на вполне себе обычной. Унитаз у меня тоже не золотой, кстати.
— Про унитаз за столом не говорят, — нахмурилась она. — И я не девочка, а Алика! Хватит меня так называть!
— Почему же? — спросил с интересом, насадил кусок мяса на вилку, и отправил в рот.
Вкусно.
— Мне странно, что такой большой человек не в состоянии имя запомнить. Глава огромной компании. Несолидно как-то, — съязвила Алика.
— Браво, — похлопал в ладони. — А если серьезно?
— А если серьезно, то, во-первых, имя свое я люблю. А во-вторых, девочкой, солнышком, зайкой и деткой я себя называть не позволю.
— Почему не позволишь?
Азарт во мне поднял голову. Кто-то пытается показать зубки, надо же.
— Других «девочек» называй девочками, — выдала Алика. — А меня по имени. Иначе я, знаешь, тоже могу называть тебя… ну… ладно, всё, — она сердито раскрошила кусочек картофеля в тарелке, но ни одной ложки так и не проглотила.
— Вообще-то, никого другого я девочкой не называл. Только тебя, — усмехнулся, глядя на эту непосредственную воплощенную сердитость.
Девочка она и есть.
— Я не хочу знать, как, кого, и в какие моменты времени ты называл.
— Ну ты и разошлась! Но называть я тебя буду так, как сам захочу. Имя свое ты любишь, я понял, — кивнул. — Не расскажешь, почему?
Алика удивленно взглянула на меня. В ее глаза смотреть невозможно — огромные, живые, и… добрые. Редко такое можно увидеть. Не красоту, а доброту, даже в таких малых проявлениях. Сразу совесть грызть начинает, и чувствую себя большей сволочью, чем я есть на самом деле.
— А почему тебе это интересно?
— Хочу поближе тебя узнать.
— Да? — еще сильнее удивилась Алика.
Тему я эту завел, чтобы про ее отца спросить. Начал издалека, но черт, мне и правда интересно, кажется. Не только наблюдать за сменой выражений на красивом лице Алики, но и слушать ее. Голос медовый. Не высокий, но и не низкий. Единственная ассоциация — мёд. Она говорит, и мёд льется — густой, янтарный, блестящий.
Девочка-мёд.
— Папа с мамой в Ялте познакомились, и… ну, меня там и сделали. В Ялте. Папа очень любил фильм «Асса», и в честь главной героини фильма меня и назвали.
— В честь той, которая жила с бандитом, а затем убила его?
Алика пожала плечами, не соизволив дополнить ответ. Владимир Веснин в своем репертуаре — «счастливое» имя дочери дал, ничего не скажешь.
— Я посмотрел твое рекомендательное письмо. Ты стажировалась в Бразилии, верно?
— Я там жила с одиннадцати лет, — Алика поморщилась.
— Что, не понравилось?
— Красивая страна, но… нет. Я ее не полюбила.
— А почему ты уехала в Бразилию? Расскажи, — спросил жадно.
Мне нужна чертова информация про Веснина. Детективы шерстили базы, пробивали вылетавших из нашей и соседних стран за нужный мне год, и не было среди них этого урода. Вся семья провалилась как сквозь землю! И как же так вышло?!
Алика растерялась. Глаза бегают, она молчит, смотрит то на меня, то в темное окно. А затем снова на меня с какой-то странной надеждой.
— Я… наверное, это уже не тайна, — заговорила Алика, замялась, и прикусила губу.
— Ну, продолжай.
— Я с бабулей жила. Здесь, в этой квартире. Такое часто бывает, когда детей бабушки воспитывают. Мама конным спортом занималась, она жокей, а папа сначала каскадером был, а потом в полицию пошел. Некогда им было меня в школу, в кружки водить. А бабуля с радостью меня забрала, я родителей только по выходным видела, и то не каждые выходные, и только на пару часов. Боже, — Алика прижала ладонь ко лбу, — зачем я все это рассказываю? Лишнее это. В общем, я из школы шла сюда, к бабушке. Я только четвертый класс тогда заканчивала. Два перекрестка не дошла до дома. Папа остановил машину, меня посадили в нее, чуть ли не затолкали. Мама напугана была, я тоже почему-то испугалась, атмосфера похоронная была, давящая. Мы поехали в какой-то другой город, в один из соседних — остаток дня и всю ночь ехали, а я даже плакать боялась. Все такими строгими тогда были.
— А хотелось плакать?
— Очень, — призналась Алика. — Я бабушку больше всех любила. Хвостиком за ней ходила, и… ну, я даже в школе на переменах ей звонила иногда, за пару часов без нее начинала скучать. В тот день мне толком ничего не объяснили, папа с мамой злые были, мама то плакала, то сердилась. Я телефон достала, а она из рук у меня его вырвала, и сказала, чтобы я спать ложилась. И я испугалась еще сильнее. Потом был аэропорт, и папа приказал мне молчать, никому ни слова не говорить. И я молчала. Было много перелетов, я даже не знала, куда мы, и на сколько.
