Он коротко пнул простертую Эфру ногой.
— Гадюки не умеют верещать, — беззлобно возразил этруск. — Они помалкивают, даже когда очень больно и страшно. В худшем случае шипят...
— Эта заверещит!
Оглядев свой изготовившийся к бою дрот, наемник остался доволен.
— Вот, паскуда, — обратился Диоклес к амазонке. — Любуйся! Это для тебя...
Завершить начатую тираду не удалось.
Эфра поймала напрягшейся стопой Диоклесову лодыжку, резко ударила ногою пониже колена Верзила грохнулся плашмя.
Закопошились потревоженные гребцы. Обернулся тосковавший на корме соглядатай Гирр. Очумевший от выпитого Кеней остался вполне безучастен. Теперь ему больше и прежде всего хотелось подремать.
— Хм! — буркнул Расенна. — Девочка-то и впрямь сущая прелесть... Не бойся, — бросил он Эфре, — ты в безопасности. Даю слово.
Диоклес приподнялся на локте, растирая ушибленный затылок:
— Ну, сволочь!..
Он вынул из ножен широкий бронзовый клинок, не без труда встал и сделал решительный шаг вперед:
— Ну, шлюха, молись богам!
Повернулся к Расенне, пьяно подмигнул.
— Послушай, командир, сказывают, будто амазонки правую грудь себе отрезают...
— Полная и несусветная чушь, — ответил этруск, не спуская с великана внимательных глаз.
— Чтоб мечом сподручнее махать!
— Как видишь, это архидурацкая выходка, — терпеливо, точно ученика бестолкового наставляя, сказал Расенна.
— Вижу, — осклабился Диоклес. — Только знаешь, Расенна?.. А?
— Что именно? — спросил капитан.
— Сейчас появятся одногрудые.. Гы!
— Сейчас появятся спящие, — возразил этруск. — Ступай на бак и немедленно заваливайся. Приказываю. Утро вечера мудренее.
— Да? О-отлично... Только сначала появятся одногрудые...
— Повторяю: появятся спящие. Марш отсюда!
Диоклес уже наклонялся над связанной девушкой.
— А я... говорю... одногрудые появятся...
— Ошибаешься. Их не бывает.
Наемник взвыл от боли.
Расенна запустил пальцы левой руки в его густые волосы, крепко ухватил, запрокинул голову Диоклеса почти к лопаткам. Правой рукой вывернул негодяю кисть. Бронзовый нож зазвенел о палубные доски.
Отшвырнув подчиненного к борту, этруск зарычал:
— Спать, выродок, пропойца паршивый! На берегу, небось, поскромнее держался!
— Да я тебя, тварь!.. — прохрипел Диоклес.
И бросился на Расенну.
Это было просчетом.
Вполне объяснимым просчетом, ибо верзила обретался под изрядным хмельком, и гарпии были ему не сестры.
Но, тем не менее, последним в беспутной Диоклесовой жизни.
Этруск отступил — проворно и почти небрежно.
Подставил нападающему ногу.
И, когда мерзавец растянулся ничком, в кровь обдирая искаженную злобой физиономию, Расенна прыгнул.
Обрушился обеими стопами на крестец упавшего, ломая позвоночник и дробя тазовые кости. Весу в этруске было, как уже упоминалось, три с половиной аттических таланта. А использованный прием оказался бы смертоносным и при меньшей тяжести победителя.
Раздался громкий, устрашающий хруст и пронзительный вой, в котором не слышалось ничего человеческого.
— Боюсь, теперь появятся акулы! — процедил Расенна, перебрасывая потерявшего сознание головореза через бортовые перила.
Для разнообразия даже Гирр одобрил этот поступок, ибо слыхал беседу этруска с Диоклесом от начала и до конца.
Прикончив бунтовщика и дождавшись, покуда волнение, вызванное рукопашной схваткой, уляжется, этруск подошел к Эфре и уселся рядом, оставив, однако, меж девушкой и собою расстояние столь же приличное, сколь и разумное.
Обученную хитроумным способам защиты пленницу надлежало принимать всерьез.
— Мы не ахейцы, — спокойно и дружелюбно произнес капитан. — Также не хетты, не каппадокийцы... не принадлежим ни к одному из враждебных вашему племени народу. Не питаем к амазонкам ни малейшей вражды.
Эфра безмолвствовала.
— Люди, состоявшие под моим началом и потрепанные твоими соратницами...
Девушка осторожно повернула голову.
— Да, — сказал Расенна. — Похитителей настиг весьма лихой летучий отряд. Уцелело только двое. Одного я в твоем присутствии скормил рыбам. За жестокость и неподчинение.
О гибели самого отряда и о собственной меткости этруск предпочел не распространяться.
— Эти люди заслуженно поплатились, ибо нарушили строжайший приказ: набрать питьевой воды и незаметно возвратиться на корабль, никому не чиня обид и, по возможности, избегая любых и всяких стычек.
Расенна лгал бойко и довольно связно.
— Возвращаться к устью Фермодонта после приключившейся беды было бы чистым безумием. Высаживать же тебя на чуждый берег — значит, обречь на гибель. Понимаешь? — ввернул он излюбленный вопросец Гирра. — До острова, откуда мы приплыли, при попутном ветре плыть неделю. Возможно, чуть больше...
Критом правит женщина. Мудрая, справедливая, прекрасная собою. Побывай у нее, познакомься. Когда захочешь возвратиться домой — скажешь, и через неделю-другую ступишь на родную землю. Венценосная Арсиноя не станет удерживать против твоей свободной воли. Я знаю повелительницу.
. Девушка по-прежнему не отвечала.
— Если не веришь, то подумай хорошенько и рассуди здраво: какая мне корысть обманывать? Будь я работорговцем, питай какой-либо дурной умысел — зачем убеждать, уговаривать, доказывать? Ведь ты и так находишься в полной моей власти — связанная, беззащитная. До ближайшего рынка, где можно продать захваченную пленницу, — дня два не особенно спешного ходу. Время от времени чуток ослаблять путы — и никакой излишней возни... А я хочу развязать тебя, понимаешь? Вышло чудовищное недоразумение, ужасная неприятность, в которой всецело повинны состоявшие под моим началом головорезы — набранные случайно, поспешно, за неимением лучшего. Среди них не было ни единого критянина!
И так далее, и в этом же духе этруск витийствовал едва не до полуночи.
«Ох и врет, не моргнет! — подумал еще не уснувший Гирр. — Ухо надобно держать востро. Он самого сфинкса вокруг пальца обвести сумеет, ежели захочет...»
— Кто знает, возможно, в один прекрасный день Кидония и Фемискира станут союзниками? Побывай на острове, познакомься с государыней, а потом вернись и расскажи об увиденном. Чем ты рискуешь? Подумай...
— Не могу... — разлепила девушка запекшиеся губы. — Голова болит... Я хочу спать. И пить...
Расенна опрометью ринулся на нос миопароны, вернулся с полным кувшином прохладной, чуть застоявшейся воды.
— Я смочу льняную тряпицу и положу тебе на висок, — предложил он, когда амазонка утолила нестерпимую жажду. — Быстрее спадет опухоль. Кстати, меня зовут Расенна. А тебя?
