И вот сейчас, когда моя кроха со слезами на глазах садилась в мою машину, а я укладывал сумки в багажник, понимал, что не смогу оставить е одну даже в палате для рожениц.
— Любимая?
— Что? — хныкнула мелкая.
— Я тебя очень люблю, знаешь.
— Больно будет, да? — на ее щеках появились слезы.
— Я с тобой буду.
В клинике, пока готовили Аду, я нашел дядю Валеру.
— Готов, папаша? — спросил он меня.
— Я-то да, но вот Ада…
— Боится? — понял меня без слов мужчина, потому что был осведомлен этой проблемой.
— Дядь Валер, может кесарево сечение?
— Дань, ты же знаешь, только по назначению врача, а его нет.
— Пойми ты, она на грани, ужасно боится.
Дядя Валера долго смотрел на меня, а потом…
— Хорошо. Я пойду на это, но нужно подписать согласие.
— Все, что угодно. — выдохнул я.
— И еще, — вдруг остановился врач и повернулся ко мне, улыбнувшись, — я что-то счастливого деда не наблюдаю, который сейчас должен бегать и медсестер пугать своим грозным видом.
— Чеееерт. Забыл.
— Он тебя не пощадит.
Я набрал отца, пока дядя Валера готовил бумаги.
— Бать, давай в клинику, Ада рожает.
— Как рожает? Почему рожает? Давно?
— Недавно, — усмехнулся я. Батя он такой… батя.
— Даня, ты почему мне сразу не позвонил, я лечу. Через минут пятнадцать буду.
— Пап, я уговорил дядю Валеру на кесарево, Ада… она… ей тяжело, не может справиться со своим страхом.
— Хорошо. Может, оно к лучшему.
Осталось сказать Аде.
Меня пропустили к ней в палату только после того, как напялили халат, бахилы и маску с перчатками.
— Дань, почему я в операционной?
— Будут делать кесарево сечение.
— Но… не было показаний к нему.
— Дядя Валера согласился, так что не переживай, ладно. Я с тобой буду. Вот здесь посижу.
Я сел на стул у изголовья кушетки. Аду попросили сесть и поджать колени к груди, сделали анестезию и уложили на кушетку. Опустили ширму, поставили в ее вены катетеры и подсоединили аппараты. Я взял ее за руку и держал, держал всю операцию, не сводя взгляда с ее лица, по которому текли слезы, я знал, что ей не больно, но она очень боялась.
И только после того, как мы услышали крик нашей маленькой крошки, она, наконец, улыбнулась мне.
— Люблю тебя, — прошептал я.
— И я тебя люблю.
Дочку мы назвали Викторией. Шторминская Виктория Данииловна. Она росла здоровой и жизнерадостной.
Батя в ней души не чаял. Баловал так, что мы всерьез с Адой начали пугаться. Однако, Викуша принимала гипер опеку деда, но оставалась все такой же доброй и ласковой.
С Карамелькой у них были особые отношения, которые не могли понять не мы, не Громовы, не старшее поколение дедов.
Бывали в нашей семье невзгоды, но никогда… никогда мы не опускали рук и стремились дальше.
Наша любовь с Адой пережила многое, но на то она и настоящая, чтоб сохраниться и подарить что-то большее.
Я бы никогда не испытал этого счастья быть любимым и любить, если бы не она… только она. Моя Адель. Ведьма, приворожившая меня своими зелеными глазами и рыжими волосами.
— Дань, ты идешь. Антон с Васей приехали. — крикнула кроха с кухни.
— Иду, — ответил я и поставил на стол рамку, что держал в руках.
В красивой, сделанной на заказ рамке, были вставлены четыре фото. В середине, на самом крупном фото были изображены четверо. Мужчина, обнимающий красивую женщину с рыжими волосами и рядом пара парня и молоденькой девчонки, с такими же рыжими волосами.
Чуть левее на фото, были изображены все те же парень с девушкой. Она стояла, запрокинув голову, а он касался ее рыжих прядей, будто готовый поцеловать ее в следующее мгновение.
Справа на фото, была пара мужчины и женщины. У женщины с рыжими волосами было белое платье, пусть не свадебного фасона, но очень красивое, мужчина был в черном костюме и оба лучились счастьем.
И третье фото, самое нижнее. На нем были четверо. Взрослый, улыбающийся мужчина с проседью на висках, державший на руках красивую маленькую девочку, которая смеялась и крепко обнимала любимого деда за шею. Рядом с ними стояла пара. Темноволосый мужчина, похожий на медведя и хрупкая рыжеволосая девушка, улыбающаяся всему миру и каждому по отдельности.
Конец
