Так я и сидел на полу рядом с котомкой, привалившись спиной к кровати. Малинка, распахнув дверь, сразу меня увидела и все поняла.
— Уходишь… — подошла и села рядом в своем распрекрасном наряде.
— Ухожу. Ты стала наместницей?
— Да. И жалею об этом. Если б они предпочли Левкою, я ушла б с тобой. Я и сейчас…
— Нет.
— Я тебе надоела?
— Ну что за глупости, Линочка? Ты знаешь, что нет.
— Знаю, — она вздохнула.
— И знаешь, что, уйдя со мной, очень быстро раскаешься в этом решении.
— Этого не знает никто.
— Я знаю. Я знаю тебя. Ты не сможешь пренебречь долгом. Если б могла, не рвалась бы так домой, не спешила.
Малинка прижалась ко мне, уткнулась в плечо и засопела, потом стала вздрагивать, и я уже точно знал, что она плачет.
— Из-за меня ты теряешь себя, — прошептал, гладя ее по спине. — Из веселой, смелой девочки превращаешься в размазню…
— А ты не теряешь себя? — подняла лицо с уже припухшим носиком, глаза полны слез, длинные ресницы слиплись копьями. — Ты сейчас такой же, каким был в притоне Флоксы?
— Нет, не такой же. А может, такой же, только теперь себе не нравлюсь.
— Глупости все это про "теряешь себя", — проворчала она. — Никто не теряет себя, просто… — замялась, подбирая слова, — ты и я превращаемся в "мы".
Я хотел возразить, но не нашел, что. Может, она права? Может, мы срастаемся, как два молодых деревца, посаженных вместе, переплетенных стволиками и постепенно сливающихся, но не теряющих ни присущих каждому цветов, ни формы листьев? Я видел такое у древлян в Пуще. Это выглядит здорово, только ростки должны быть равноценны, иначе хилый испортит всю картину.
— Ты опять мне не отвечаешь, — Малинка затрясла меня за плечо. — Снова придумываешь, что соврать?
— Нет, моя королева. Я не стану врать и честно скажу: мне нужно уйти.
— Почему? Объясни!
— Потому что ты теперь наместница, да и до этого не была кухонной прислугой. Теперь обязанностей станет больше. А из меня помощник никакой, и подданым твоим я стану костью в горле. Отпусти, позволь найти то, что я потерял или забыл. Или у меня отняли. Я должен это сделать, хотя бы попытаться. А потом я вернусь к тебе, даже если ничего не найду.
Она опустила голову, прекрасно понимая правоту сказанного.
— Я знала, что ты уйдешь, — проговорила тихо. — Чувствовала, да и Дёрен тогда прошептал: "Не удерживай его, когда он захочет уйти". Не "если захочет", а "когда"… А колдуны ничего не говорят просто так.
Что я мог ей ответить? Оставалось только снова прижать к себе, гладить, целовать, собирая губами слезинки, которые, как она ни старалась, все же нет-нет да выбегали на щеки…
— Я еще увижу тебя, мой бродяга-айр?
— Вот именно, твой. Значит, непременно увидишь. Соскучиться не успеешь. Стоит мне задуматься, и ноги сами принесут к тебе, — попытался пошутить, понимая, что если не желаю каждый вечер возвращаться в Брег, придется быть очень внимательным и ни на миг не позволять мысям блуждать там, где больше всего хотелось бы очутиться.
— Болтун ты, Перчик… — запустила пальцы мне в волосы. — Ни о чем не хочешь попросить на прощание?
— У меня будет одно желание, моя королева, — я заставил себя улыбнуться. — Не позволяй никому целовать твой носик. Он принадлежит мне. И еще: выброси сегодня же "морскую слезу" в озеро, — провел пальцем по черному шнурку на белоснежной коже. — Вдруг и впрямь поможет? Да, и не спи, пожалуйста, с Ясменем. Гнилой он мужик.
Только когда Малинка прыснула, я понял, какую несу чушь.
— Это уже целых три желания, — сладенькая наконец улыбнулась по-настоящему, встала, отошла к сундуку, что-то достала оттуда и вернулась. — А вот и невысказанное четвертое, — положила мне в руку тяжелый кошель.
— За что ты меня так? — возмутился я. — Не нужно никакой награды! Разве взять десяток золотых для Ники…
— Какой же ты глупый, Перчик, — села рядом и шутливо боднула меня в лоб. — Бери все, не спорь. Так я могу хотя бы надеяться, что ты не переспишь с кем-нибудь уже сегодня вечером.
— Да я и не думал…
— Ш-ш-ш, — прижала свой палец к моим губам. — Носик принадлежит тебе безраздельно, можешь не беспокоиться. "Слезу" не выкину ни за что, и не проси. И как тебе в голову пришло, что я стану спать с Ясменем после всего произошедшего?
Ну что я мог ответить? И как мог подумать, что она теряет себя? Никогда моя девочка себя не потеряет, даже если мы с ней когда-нибудь срастемся.
— А ты попросишь о чем-нибудь на прощание? — не удержался я.
— Возвращайся. И поскорее. Я буду ждать.
***
Вечером я сидел у костра в кленовом лесу неподалеку от Брега. Выйдя за городские ворота, сразу решил, что для начала нужно найти Корня и вытрясти из него… нет, не постельные премудрости (хотя и они пригодятся, но не в первую очередь), а как можно больше сведений об айрах. В лепешку расшибусь, но заставлю красавчика все выложить. А по дороге буду пытаться вспомнить то, что заперто в пыльных сундуках моей памяти.
Отсветы пламени плясали на темных древесных стволах, на багряных листьях, ковром устилавших землю. Я сгреб к костру целую кучу и устроил себе роскошное ложе. Жаль, предназначенное для одного…
Лежа на постели, ничем не уступавшей королевской, думал, что многие всю жизнь проводят в тщетных попытках поймать ветер, а я оказался удачливым ловцом. В глазах наместницы Багряного Края стояли слезы, когда она прощалась со мной. Или все же поймала она? Ведь неспроста у меня ноет в груди, будто оттуда вырвали кусок мяса железными челюстями, так похожими на лисий капкан?..
Пожалуй, нет разницы, кто поймал. Наверное, оба. И, что еще важнее, оба нашли в себе силы отпустить. Поймать и взять в полон совсем не то, что поймать и сохранить. Любовь нельзя удержать замками и решетками, цепями и веревками, золотом и смолой. Ей можно только дать свободу.
Никто не знает, что ждет нас впереди. Может, отпущенный, ветер не унесется прочь, а останется рядом, теплым дуновением на лице, ласковыми струйками в волосах. Будет подталкивать и направлять, как корабли в море, а в один прекрасный день принесет туда, где тебя ждут…
