— Не затруднит, — тяжелая ладонь Макса опустилась на моё плечо. — Фрои выдерживала вещи и похуже, крохотное кровопускание для нее пустяк.
Я метнула яростный взгляд на линаара: мог бы и по-человечески объяснить, куда и зачем мы явились. Увы, мой гнев пропал впустую, Макс упорно рассматривал улицу, будто опасался, что там уже собрались городские стражники вместе с гвардейцами короля. Рано беспокоитесь, уважаемый муж. Насколько я знаю Фердинанда, ему понадобится время, чтобы прийти в себя и вспомнить о злосчастной племяннице. Раз люди Глосси пока от нас отстали, то день или два относительного покоя у нас есть. А вот дальше...
Я дернула тесемки на запястье, отвернулась, чтобы не смотреть на острое лезвие и то, как алые капли стекают по поверхности стекла. Мельком отметила, что пальцы мужа удобно лежат на рукояти кинжала.
— Вот и всё. Пока что.
Лекарь согнул мою руку, отошел к столу и зажег горелку.
— Как самочувствие, фрои? — поинтересовался он совсем по-дружески.
— С учетом того, что я не спала всю ночь, голодна и сердита, то вполне терпимо.
— На мэтра или на меня? — он кинул быстрый взгляд поверх огня, но тут же вернулся к пробирке, добавляя туда какие-то жидкости. — В ваши с мужем дела я не полезу, конечно, но в качестве извинения за собственную грубость обязательно предложу вам миску супа, когда мы закончим.
Звучало обнадеживающе. По крайней мере, предполагается, что это самое «после» вообще наступит. Я одернула рукав, встала, подошла к столу, с интересом рассматривая приборы.
— Так это вас следует благодарить за то, что мой муж делает настойчивые попытки превратиться в клочья дыма?
— Подобное упорство не может не радовать. Как его успехи?
— Видимо, меньше, чем он хотел.
— А ваши занятия магией?
— Боюсь, я безнадежная ученица.
— Значит, будем действовать наощупь, — он внимательнейшим образом изучил содержимое пробирки и удовлетворенно кивнул. — Мэтр, выпейте это.
Макс с трудом отлепился от стены и с сомнением покосился на бледно-розовый раствор:
— Меня часто называли кровопийцей, но не в прямом же смысле. Без этой мерзости нельзя обойтись?
— Эта мерзость, — нахмурился старик, — может замедлить ответную реакцию печати, а она будет, поверьте, гораздо сильнее прежнего. Эта мерзость — плод моих научных изысканий, на которые я потратил половину жизни. Эта мерзость — часть священной силы самого Солнечного. Я уже говорил: в этом доме ничего и никогда не происходит просто так. Что-то не устраивает — выметайтесь.
Вместо ответа Макс молча опрокинул в себя содержимое колбочки. Поперхнулся, закашлялся. Лекарь сухо кивнул:
— А теперь вы, фрои.
В следующее мгновение он перехватил мое запястье и прижал два пальца к тому месту, где когда-то была завязана брачная лента. Кожу словно кипятком окатило, из глубины проступили огненные знаки, идеально повторяющие ритуальный рисунок. Я дернулась, но цепкие пальцы старика впились в меня намертво.
— Тише-тише, ничего особенного, простая активация. Мэтр, мне нужно видеть вашу печать.
Макс покорно разделся и повернулся к нам спиной.
— Что за..?
Печать, прежде выглядевшая тусклым контуром, буквально горела всеми оттенками алого и золотого. Рубцы, что прежде казались обычными шрамами, сияли, как вшитые под кожу раскаленные нити. Не могу сказать, что запомнила все детали, но готова была поклясться, что в прошлые разы клеймо выглядело в разы менее пугающе.
Штрогге покачнулся и ухватился рукой за спинку кресла:
— Его величество слегка не рассчитал силы. Надеюсь случайно, но от этого не легче.
— А я-то думаю, что за спешка, — помрачнел лекарь, отпуская меня и ощупывая плечо линаара.
Я непонимающе переводила взгляд с одного мужчины на другого:
— Это сделал Фердинанд? Но зачем? И почему она так выглядит?
Макс не ответил, объяснять пришлось лекарю:
— Потому что раньше она сдерживала, а сейчас — убивает, — он поскреб пальцем нос, потом закатал повыше рукава и обернулся ко мне. — Что ж, фрои. Если не планируете в ближайшее время стать почтенной вдовой, прошу выполнять в точности, что я говорю.
***
Чужие холодные пальцы сжали мои виски, кожу словно сотней крохотных иголочек укололо.
— Не оборачивайтесь на меня, смотрите на печать. Расфокусируйте взгляд и прекратите думать о посторонних вещах хотя бы на десять минут. Страх и мельтешение эмоций отвлекают. Вы же почти герцогиня, а не суеверная деревенская баба, нечего так дергаться, вас готовили к… А, да много к чему. Извольте сосредоточиться.
Человек за моей спиной шумно потянул носом и забормотал слова священного гимна, мне же не осталось ничего иного, кроме как терпеливо ждать. Впрочем, недолго.
Едва с его губ сорвалось завершающее «истинно», как что-то в окружающем мире неуловимо сдвинулось. Нет, мы по-прежнему находились в скудно обставленной комнатке убого дома, но в то же время словно бы вне её. Кресло, стол, шкафчик, даже окно — всё это стало плоской декорацией, нарисованной талантливым художником. Я удивленно моргнула и подняла к глазам собственные руки, дернулась в попытке обернуться, за что тут же получила увесистый пинок коленом:
— Да не дергайся же ты! И так связь едва прощупывается, — его пальцы впились в меня еще сильнее, вынуждая держать голову прямо. — Только на печать, поняла?
Но я все равно продолжала оторопело рассматривать мужа и украдкой — саму себя сквозь одежду, ставшую призрачной и похожей на тающий дым. Тело Штрогге выглядело так, будто было соткано из тысяч тончайших нитей, переплетенных между собой, как в шелковом полотне. Часть из них светилась и переливалась всеми оттенками от бело-золотого до раскаленно-алого, другая, серая и безжизненная, пряталась среди сполохов света. Вот Макс вдохнул — в районе груди разлилась слепящая белизна, сердце вспыхнуло алым, толчками разгоняя сияние до самых кончиков пальцев. Я видела едва уловимые сполохи, пронизывающие мышцы при любом движении, и так же четко видела, как свет меркнет и теряет силу, соприкасаясь с серыми нитями.
Но удивительнее всего выглядело клеймо. То, что в реальности горело и полыхало, сейчас выглядело угольно-черным уродливым пятном, тянущим во всем стороны скрюченные и колючие отростки. Зрелище было настолько пугающим, что я со свистом втянула воздух сквозь сжатые зубы.
— Увидели, да? — довольно проскрипел старикашка. — Вот это настоящая мерзость. Она как плющ на живом дереве: тянет соки, пускает корни, расползается везде, куда только способна дотянуться. И пьет, пьет, пьет, пока дерево не засохнет на корню.
— Это действительно магия моего рода? — голос понизился до шепота. Поверить в реальность того, на что смотрят мои глаза, оказалось сложно.
— Это истинное обличье мира. Сложно объяснить все детали, но если очень грубо, то живое светится, мертвое рассыпается прахом. Линаары, жрецы солнечного, королевские отпрыски и пьянчуги в трактире, дети Фазура, наследники Солнечного с точки зрения жизненного цикла совершенно одинаковы, и все мы в той или иной степени — свет. Будь вы колдуньей или хотя бы инициированным магом, вы бы могли заметить это и раньше, но увы. Считайте, что были близоруки, как крот, а теперь смотрите на мир через оптические линзы.
— И эти линзы сделали вы?
— Эти линзы и есть я, тот, кто полностью владеет благословенным даром.
— Тогда зачем вам моя помощь?
— Потому что видеть и иметь возможность что-то изменить — не одно и то же. Вы с мужем связаны в некое подобие целого, а королевская кровь, фрои, — часть его печати. Чтобы выковать заготовку кузнецу нужна не только сила и кусок металла, но также жаровня, молот и наковальня.
Штрогге хрипло выругался, по его телу прокатилась судорога боли, которую я почувствовала только легким отголоском. Лекарь вновь усилил хватку и торопливо зашептал молитву. Мир качнулся и сдвинулся еще раз. Звуки обычного окружения отдалились и стали тише, зато комната наполнилась отчетливым звоном. Многоголосым и нестройным, как бывает, если разом тронуть струны лютни. Печать на плече Макса дрогнула, расслоилась и внезапно рассыпалась на сотню фрагментов, которые медленно закружили в воздухе между полом и потолком. Отделившись от тела они наполнились светом и теперь бросали на стены мебель причудливые блики, словно огни, сошедшие с мачт кораблей в грозовую погоду.
