Черт побери, у моей киски начинаются спазмы, и я падаю вперед, слыша его рваное дыхание позади себя, он падает на меня сверху. Наши тела скользкие от пота. Я крепко сжимаю свои мышцы, чтобы удержать его семя внутри себя, но оно беспомощно просачивается наружу.
— Господи, какая же ты красивая.
— Я не хочу, чтобы ты за мной ухаживал, — мой голос хрипит и, кажется, чужим, я дышу тяжело и быстро. — Я хочу, чтобы ты брал меня снова и снова.
И он делает это. Снова и снова. Пока небо не начинает светать, мы оба лежим, свернувшись калачиком рядом друг с другом, потому что у нас нет больше сил, и спим.
34.
Сначала собери факты, а уж потом
искажай их как тебе угодно.
Марк Твен
Я наблюдаю за ним спящим.
Напряжение на его лице, которое было вчера вечером рассеялось. Он такой красивый, что мне хочется заплакать. Вэнн открывает глаза, они кажутся добрыми и задумчивыми, и еще не привыкли к окружающей обстановке, его губы шепчут мое имя.
— Джули.
Легкая улыбка отображается на моих губах.
Буквально несколько секунд мы молча смотрим друг другу. Это странный момент, который нас соединяет, как в тот первый раз, когда наши глаза впервые встретились в церкви, когда я была подружкой невесты, а он шафером, и он подмигнул мне при всей переполненной церкви. Затем он намеренно прерывает наш контакт, отворачивается и садится, откинув волосы со лба. Я изо всех сил зажмуриваюсь, я не сдамся. Открыв глаза, касаюсь пальцами до его спины, он тут же застывает.
— Джули..., — начинает говорить он.
Я сажусь, простынь спадает с моего тела, и зажимаю его рот ладонью. Его глаза перемещаются к моей обнаженной груди.
— Прежде чем ты скажешь еще что-нибудь, я хочу показать тебе кое-что.
Он непонимающе моргает и кивает головой.
— Спасибо, — говорю я.
Мы одеваемся, садимся в его машину и едем в Килбурн. Я прошу его остановить возле моего дома. Поднимаемся по лестнице, потом по коридору, все молча. Мой желудок закручивается от страха. Я так нервничаю, что меня начинает подташнивать. Перед дверью своей квартиры, я останавливаюсь и вставляю ключ. Как только я открываю дверь спертый и затхлый воздух ударяет нам в нос. Я смотрю на Вэнна, его лицо сообщает мне, о чем я и так могла догадаться — шок вперемежку с отвращением.
— Это мой дом.
Он с трудом сглатывает, я веду его в гостиную. Моя мама тоже шокирована от нашего появления, и не знает то ли ей встать, то ли что-то сказать.
— Вэнн, это моя мама. Мама, познакомься это Вэнн.
Вэнн подходит к ней и берет ее мягкую пухлую руку в свою.
— Пойдем, — говорю я, ведя Вэнна наверх в свою комнату, отпираю входную дверь. — Это моя комната.
Он проходит за мной в мою безупречно чистую спальню. Я поворачиваюсь, наблюдая за ним, как он закрывает дверь, прислонившись спиной к ней, и оглядывается вокруг с какой-то осторожностью.
Я указываю на стену, на которой остались кусочки голубой изоленты.
— На этой стене было полно фотографий Джека, некоторые даже были в размер плаката, но позавчера я сняла их, мне хотелось порвать их всех на мелкие кусочки и выбросить, и притвориться, что я никогда не была настолько глупа, но я так и не решилась, потому что тогда бы это означало, что я впустую потратила столько лет своей жизни. Они в том ящике.
Я указываю на самый нижний ящик моего комода, его глаза прослеживают направление. Он кажется ошеломленным.
Здесь и сейчас, я скажу ему все честно.
— Я поцеловала Джека в пятницу.
Мои слова заставляют его перевести взгляд назад на меня. Кобра яростно поднимает свою голову.
— Я позвонила ему и сказала, что зайду, и попросила его поцеловать меня. Он хорошо целуется, я целовалась с ним, но самое интересное, знаешь, что? Я ничего не почувствовала. Абсолютно ничего, — я умоляюще смотрю прямо ему в глаза. — Вэнн, о тебе одном я думаю все дни, ты один, кому я отвечаю на поцелуй, даже когда не хочу этого. Ты единственный, кого я люблю. Эта катастрофа с Джеком основывалась на моем возбужденном создании. Это была просто фантазия, придуманная одинокой, жутко, жутко несчастной девушкой.
Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но я останавливаю его ладонью, выставленной вперед.
— Есть и еще кое-что, что ты совершенно не знаешь обо мне. Я не слишком хорошая подруга Лана. Вернее, даже можно сказать, что, когда ты встретил меня, я завидовала и ненавидела ее, по крайней мере, я думала, что ее, но на самом деле, я ненавидела себя. Я ненавидела в себе все.
— Помнишь, однажды ты спросил меня о моем отце, и я сказала, что не хочу говорить о нем? Мой отец был пьяницей. «Ты ведешь себя как скотина», — говорила моя мама с усмешкой, когда он не мог вписаться в дверной проем. Он избивал мать и брата, но меня не трогал, он меня очень любил. Иногда, когда очень сильно напивался то, ложился на диван, поднимал одну руку, чтобы я могла карабкаться по ней вверх и вниз, мне было тепло и хорошо с ним.
— Но однажды, когда он особенно яростно всыпал матери, она собрала чемодан, и мы уехали домой, пока он спал. Мы временно разместились в доме, где были кровать и завтрак на Кромвель-Стрит. Потом мы переехали сюда. Отсюда бежали все сломя голову, построить что-то лучшее, но в этом доме было полно других разрушенных людей похожих на нас — проституток, лиц, ищущих хоть какого-то убежища, матерей-одиночек и их детей.
— Мы завтракали, когда мой отец приехал к нам и вошел в дверь. Он покачивался, как всегда, и смотрел на нас большими, стеклянными глазами, как у привидения, он смотрел на нас глазами пьяницы. «Я пришел за Джулией», — сказал он, и моя мать сделала очень странную вещь — она посмотрела на меня холодными, нечего не выражающими глазами и произнесла сквозь зубы: «Позвольте ей выбрать. Хочешь ли ты остаться со мной или уйти со своим отцом?» Я посмотрела в ее ничего не выражающие глаза и сказала: «Я хочу остаться с мамой». Мой отец развернулся, спотыкаясь и зашагал прочь. Мне кажется, что о своем решении я пожалела еще до того, как он вышел из двери, но я ничего не могла сделать. Больше я никогда его не видела, до тех пор, пока мне не исполнилось пятнадцать, тогда пришла весь, что он умер в канаве. Я так и не смогла простить себя за это решение, потому что знала, что могла бы уехать с ним. Он очень нуждался во мне. Матери я была не нужна, у нее был мой брат, и мне всегда казалось, что без меня, ей было бы еще лучше.
— Это не твоя вина, Сугар. Твой отец был взрослым мужчиной.
— И есть еще одна вещь, которую я хочу тебе сказать. Не думаю, что ты сможешь изменить мою жизнь, отдавая мне эту картину и думая, что ты можешь так легко отделаться от меня, потому что я никогда не продам эту картину. Она будет всегда со мной до последнего дня моей смерти. Если ты действительно хочешь изменить мою жизнь, то ты можешь взять меня с собой куда угодно.
