Ну почему же! Ждал! Вот только никак не ожидал, что это будет она.
Это был короткий роман, любви моей... Это был красивый обман, игра теней, — упрямо зазвучала в голове старая дурацкая песня.
Ну, зачем она была связана с ней? Ну почему тот далёкий вечер, семь лет назад, навсегда связал пустой ресторан, её гибкую спину под моей рукой, кружащую за окнами метель и охрипший голос певицы, в сотый раз запевающей только для нас:
— К единственному нежному, бегу по полю снежному… По счастью безмятежному… тоскуя…
Евангелине было двадцать пять. Мне — тридцать три.
Я жаден, горяч, неистов. Она красива, умна, хитра, талантлива. Между нами не могло не заискрить. Не могло не вспыхнуть. Каждый вёл свою игру. Каждый знал, что у этой мимолётной страсти неизбежный финал: или я разобью ей сердце, или она разобьёт моё. И каждый хотел выиграть.
Я притворялся лучше. А может просто был сильнее.
Мы должны были улететь вместе. Но она приехала, а я — нет. Нет, на самом деле я приехал. Стоял и смотрел как она с волнением поглядывает на часы, потом с тревогой всматривается в летящую снежную крупу, потом в слезах рвёт на мелкие клочки моё письмо и бросает с трапа.
Она была молода, стройна, прекрасна. У неё были все шансы. Все — загарпунить меня в самое сердце. Заарканить. Окольцевать. И выиграть. Посмеяться и бросить, не приняв моё предложение. И я бы корчился как выброшенная на берег рыба, забывая её, разбиваясь о равнодушные острые камни, но… простил. Я был готов, что честолюбия в ней куда больше, чем чувств. Что играет она куда лучше меня. Смирился. Написал письмо. Купил кольцо. И со спокойствием человека, принявшего свою участь, приехал…
Но тот самолёт улетел без меня.
Совру, если скажу, что это далось мне просто.
В той победе был такой острый привкус поражения, что я не забыл его до сих пор.
И где-то в душе всегда знал, что за те её слёзы однажды придётся заплатить.
Только не знал, что иногда счета по всем долгам приходят одновременно.
— К далёкому и грешному… бегу по полю снежному… как будто всё по-прежнему… — улыбнулась одними губами Евангелина и в прах рассыпала шаткую надежду, что она простила. Я бы простил, но она затаила обиду. — Перейдём к делу, Сергей Анатольевич?
— Не возражаю, — согнул я ногу, уперев в стену и склонил на бок голову. — Семь лет назад ты представлялась страховым агентом, что разыскивает потерянную скрипку. Кто ты сегодня, Евангелина Неберо?
— Твой ночной кошмар, — прошептала она, нагнувшись к моему уху. — А по совместительству птица Сирин, приносящая дурные вести.
— Ну, что ж, спой, птичка, не стыдись, — пригласил я её присесть как радушный хозяин этой «однушки».
— Семь лет назад я заплатила тебе баснословную цену за скрипку Гварнери, — оглянулась она, пристроилась на краешек прикрученной к полу кровати и положила ногу на ногу. — И не задавала лишних вопросов, где ты её взял…
— Ну, насколько я в этом разбираюсь, страховой компании всегда куда выгоднее заплатить небольшую сумму тому, кто найдёт дорогой инструмент, нежели полную сумму страховки владельцу. А в мире нет ни одной известной скрипки, которая не была бы застрахована.
Именно поэтому красть такой инструмент ради наживы нет смысла — продать его невозможно.
— Именно так страховая компания и сделала. Поэтому мы и сошлись. В цене, — качнула она стройной ногой, давая понять, что я продешевил. Она перепродала скрипку настоящей страховой компании и нагрела на этом свои изящные лапки. Не буду её расстраивать, что знал. — Но у тебя было только одно условие.
— Чтобы владелец не знал от кого ты получила эту скрипку, — напомнил я.
— Совершенно верно. Но кое-что изменилось.
Я приподнял одну бровь, давая ей слово.
— Прежний владелец умер, — расстегнула она замок на сумочке, что висела у неё на плече. — А новый непременно хочет знать кто это мальчик, что закончил обычную советскую музыкальную школу, — достала она старую фотографию и протянула мне, — и катался с горки на футляре, в котором лежит скрипка стоимостью двадцать миллионов долларов.
— Дети, им разве объяснишь, — улыбнулся я, глядя на себя десятилетнего, в пальто с оторванной пуговицей, в зимней шапке набекрень. В руках у меня действительно был старенький футляр со скрипкой.
Что мама принесла мне потерянного Гварнери, мне и в голову не приходило. Я и слов таких не знал. Мальчуган со скрипочкой у подбородка, что пилил на ней гаммы на радость близорукого учителя, не подозревал ни о цене, ни о ценности инструмента, ни о том, откуда он взялся. Пока не вырос.
— И зачем эта информация твоему новому хозяину, госпожа частный детектив? Или у тебя есть какой-то другой, особый статус? Посол? Эмиссар? Парламентёр? Посланец? Кроме птицы Сирин, приносящей дурные вести? Может, легат?
Она усмехнулась.
Я и тогда догадался, что она из охотников за сокровищами, что называют себя детективами по поиску украденных ценностей, но по сути гробокопатели, то есть работают ради личной наживы. И сейчас, увы, не питал иллюзий почему прислали именно Евангелину: у неё ко мне личные счёты, и она мечтает поквитаться.
В общем, в той жопе, что теперь называлась моя жизнь, в игру только что вступило ещё одно клацающее зубами чудовище, мечтающее откусить мне голову, и мои шансы выкарабкаться стремительно понеслись к нулю.
— Потому что этот мальчик вырос, — Ева встала. — И по неосторожности, или по глупости, а, может, в силу излишней самоуверенности решил наступить на хвост некоему гражданину Шахманову, от которого мой новый работодатель был очень заинтересован получить часть некой коллекции, что была украдена без малого сорок лет назад. Одним из экспонатов которой, кстати, и была та самая скрипочка.
Не совру, я даже с облегчением выдохнул.
Во-первых, потому, что благодаря Женькиным талантам и упорству теперь знал, что это за коллекция. Пусть не успел раскопать больше: и не до того было, и возможностей не хватило — сервера не работали, да и времени. Но я знал. И только что услышал, что её настоящий владелец, видимо, тот самый Александр Вальд, умер.
Во-вторых, потому что понял, что злые дяди, не получившие своих шедевров, знают не больше меня. Мой хитровыебанный папаша сумел хорошо запрятать концы в воду. И, наверное, не зря сорок лет петлял как заяц, раз эта история всплыла только сейчас. И не смерть ли Вальда послужила толчком? И теперь дяди хотят знать кто я, кто за мной стоит, как много я знаю, правда ли у меня есть то, что у меня есть. И, главное, как бы это отобрать. Прибрать к загребущим ручкам, а меня слить.
— Зачем же нам посредники в качестве какого-то господина Шахманова, если то, что надо твоему работодателю есть у меня?
— Хороший вопрос, Сергей Анатольевич, — усмехнулась Евангелина.
Она встала так близко, что я видел ложбинку между её грудок в вырезе миниатюрного платья. Чувствовал запах духов, тех самых, да, знакомых, не забытых, чего уж. Слышал её дыхание. И, наверно, должен был разволноваться. Но вместо этого ощутил лишь раздражение от этого дешёвого спектакля. Зверски бесило, когда во мне пытались пробудить инстинкты, словно мужик — это всегда примат, думающий членом. Да, физиология — сильная вещь, мы не можем контролировать рефлексы: член, может быть, и встанет, но думаю-то я всё равно головой куда его сунуть.
— Господин Шахманов обижен и требует сатисфакции? — сместился я в сторону, расправил плечи. Вырос над ней во весь свой немалый рост и слегка толкнул бёдрами. Девочка, я хоть и давно наигрался в эти игры, но тоже умею пользоваться и своими физическими данными, и их преимуществами.
— Это раз, — пришлось ей задрать голову, чтобы на меня посмотреть. Я сдержал смешок: а дыхание то у неё сбилось. Хоть она отчаянно не подавала вида. — И за ним стоят люди, которым мой работодатель мешать не будет. Это не его проблемы. А два: он не собирается платить за то, что может взять даром. За то, что ты сам ему принесёшь, если хочешь отсюда выбраться живым и невредимым.
