Даже слишком.
«У меня из родителей только мама. И первый рассказ я написала в тринадцать».
Про маму я зря сказала… Ох как зря… В следующий раз я просто сболтну свое настоящее имя.
«У тебя хорошо получалось. Ты даже выиграла несколько литературных конкурсов».
«Один».
«Ты мечтала сделать писательство своей работой, но оказалось, что в издательствах платят слишком мало. Но самым болезненным стало другое: осознание того, что твои талантливые умные книги не нужны издательствам даже бесплатно».
«Сборник рассказов», — пишу я с комком в горле. Я получила полсотни отказов из издательств. Больно было все пятьдесят раз.
«Сочувствую. С рассказами совсем туго, тем более, если ты начинающий автор. Но это еще не конец твоей истории. После того, как со сборником рассказов не сложилось, ты решила продать душу дьяволу — написать простенькую книгу, которую захотят читать массы»
Я задумываюсь над его словами — и едва не пропускаю остановку, на которой хотела выйти. Выскакиваю из автобуса.
Откуда Мэтт может все это знать?.. Хотя понятно, откуда. Он работает в издательстве. Наверное, каждый второй автор проходит через такое.
Это несправедливо. Несправедливо, что всем правят деньги. Что хорошим историям не пробиться к читателям, что мне приходится заниматься вот этим… Но все, стоп, этап отрицания, как и этап гнева, я уже прошла.
«Я угадал?»
«Горячо! — пишу я, согласно правилам нашей игры, и тотчас же стираю. В контексте обсуждения эротической прозы звучит двусмысленно. — Все верно. Только, возможно, я душу не продала, а подарила, как говорил Довлатов. Шанс, что я заработаю на эротике, не больно-то и велик».
Бреду по бульвару под куполом кленов. Днем здесь шумно — машины, прохожие, но сейчас тихо, как в лесу. На легком ветру влажно шуршат листья, капли шлепают по асфальту, по лужам. Я скидываю капюшон, и одна из капель, тяжелая и холодная, падает мне на макушку. Улыбаюсь сама себе.
«Илона, вам нравится Довлатов?»
«Обожаю! «В салате были грибы, огурцы, черносливы, редиска, но преобладали макароны», «Я ушел. Вернее, остался». Хотела бы я так писать…»
Перебегаю дорогу на красный свет, все равно ни души.
«Интересно, как выглядела бы эротика от Довлатова?» — читаю и хихикаю.
«Известно как: «Тем не менее я успел снять ботинки. Я всегда снимаю ботинки заранее, чтобы потом не отвлекаться. Чтобы не говорить: «Одну минуточку, я только ботинки сниму…»))))»
В ответ получаю с десяток скобочек.
А вот и сквер. За ним — издательство.
«Тебе стыдно за свою книгу? Эротическую», — спрашивает Мэтт, и я хмурюсь. Конечно, стыдно. Книги, которыми гордятся, не пишут под псевдонимом. Но что ответить Мэтту?
Он сам за меня отвечает:
«Тебе стыдно. Настолько, что ты не хочешь разговаривать со мной по видеосвязи. Но зря. Мне нравятся эти три абзаца».
Прячу телефон в карман. Не знаю, как на это реагировать… Может, он просто подкатывает к фривольной женщине, пишущей эротику?.. Хотя какой в этом смысл? С такой машиной он может просто остановиться на проспекте и открыть пассажирскую дверь: кто-то да запрыгнет.
Кажется, в проеме между листвой я заметила свет в окне издательства? Прохожу еще пару шагов. Нет, показалось. Наверное, фонарь отсвечивал.
Мэтт пишет…
«Знаешь, в твоем тексте меня зацепила вовсе не эротика. Вернее, и она, конечно, только, скорее, тоже как проект, как идея чего-то нового для издательства. Но больше меня зацепил тот нежный восторг, то предвкушение, с которым героиня ждала близости. Этот отрывок был не о сексе, а о любви. Меня это зацепило».
Я останавливаюсь. Это совсем не то, что я предполагала…
Пока я думаю, что ему ответить, приходит сообщение:
«Приятно было пообщаться. Спокойной ночи». И абонент исчезает из сети.
Какое-то время я просто стою и смотрю на потухший экран телефона.
— И тебе спокойной ночи, Мэтт…
Прячу телефон в карман, поднимаю голову — и натыкаюсь взглядом на Мэтта… на босса, который выходит из подъезда издательства.
Я замираю.
Невозможно, невероятно.
Словно город сам подтолкнул меня к Мэтту, подкатив к моей остановке желтый автобус.
Мы встречаемся взглядами, он останавливается. Между нами метров пять, не меньше, но, кажется, я чувствую в нем глубину, ранимость, потаенную печаль — то, что не рассмотреть при дневном свете.
— Добрый вечер! — говорю я и делаю шаг к нему.
Расстояние между нами сокращаемся, сокращается, сокращается…
Сейчас он так похож на моего Мэтта, что я чувствую волнение в груди.
Мэтт не двигается, молчит — и волшебство все длится.
— Добрый вечер, — наконец отмирает босс, разворачивается и направляется к своей машине.
Окликаю его:
— Вас что-то расстроило?
— Только ваша некомпетентность, Вероника, — не оборачиваясь, сухо отвечает он и садится за руль.
Ну… волшебства не произошло. Это все тот же босс.
Машина срывается с места, я стою посреди дороги и смотрю ей вслед, но вижу совсем другое. Вечер, только прошел дождь, солнце алыми полосами прорезается сквозь низкие тучи.
Мэтт ждет меня в небесно-синей Тесле. Я спешу к нему, на мне короткий насыщенно-красный сарафан то ли в цветы, то ли в бабочки. Ныряю в прохладный салон, и машина срывается с места.
Мы едем к нему домой. Поднимаемся по лестнице — какая-то малоэтажная новостройка из красного кирпича. Колышутся огоньки свечей, но мы не в ванной, а в спальне. Я стою к нему спиной, его ладони на моих плечах, он скользит ими вниз, стягивая лямки сарафана. Я сама перекидываю волосы через плечо на грудь, чтобы дать ему доступ к моей шее. Он тянет замочек молнии на сарафане, но не расстегивает полностью, а ровно настолько, чтобы приспустить его с груди и нырнуть горячей ладонью в чашечку лифчика…
Сцена в моей голове настолько чувственная, что отзывается в теле. Я ощущаю томление, даже легкое головокружение.
Хватаю телефон, чтобы записать образы, а он разряжен! А второй дома! Роюсь в сумочке, чтобы найти хоть что-то. Нашла! Огрызок карандаша для глаз — не помню, как он здесь оказался — и конверт с письмом из водоканала. Оглядываюсь — рядом ни одной скамейки. Присаживаюсь на корточки и, положив конверт на колено, записываю.
Кажется, только завершив сцену, я снова начинаю дышать.
Домой возвращаюсь в начале первого: пришла бы еще позже, если бы не летела на крыльях.
Прокрадываюсь в детскую и сразу за комп. Нужно расписать сцену в подробностях, пока я ее помню, пока живы образы и ощущения. Печатаю так быстро, словно не касаюсь клавиш. То, что сейчас происходит, это волшебство, не иначе.
Впервые в жизни я засыпаю за столом.
Глава 6
— Ника, завтракать! — раздается за дверью, и я аж подпрыгиваю в кресле.
Закрываю вкладку «гугл-док» и запрыгиваю в кровать под одеяло. Никогда, наверное, к этому не привыкну. Сердце колотится, будто я совершаю преступление. Хотя, если знать мою семью, то, в целом, так оно и есть. Все мои родные по маминой линии — интеллигенты до мозга костей: преподаватели в университете, доктора наук, авторы монографий. Среди них мама — самая земная.
Первое, что я делаю: ставлю заряжаться новый телефон. Потом плетусь завтракать. Вялая, помятая, с отпечатком клавиатуры на щеке, но счастливая. После завтрака — бегом назад к телефону. Сообщений нет, да и абонент не в сети, но он точно уже проснулся — наш рабочий день начинается одинаково.
«Доброе утро! Я написала новую сцену», — печатаю я, потом перечитываю сообщение и второе предложение удаляю. Отправляю.
Ответ приходит почти сразу:
«Доброе! Я думал, писательницы просыпаются позже — после изнурительной ночи в компании печатной машинки, бутылки виски и сигары».
Смеюсь в голос и прикрываю рот рукой.
«У реальных писательниц есть работа».
«А кем ты работаешь?»
Вопрос, который спускает меня на землю. Свою профессию я, конечно, назвать не могу. Илона работает мастером по маникюру — не романтично. Тогда…
