На самом деле, все ужасно сложно. Я боюсь за подругу. Я ее очень люблю и не знаю, как подступиться. Не знаю, что могу обещать и дать.
Но и бросить не могу.
Вдохнув глубоко и расправив плечи возвращаюсь в палату.
Она прослеживает за моими передвижениями тяжелым взглядом.
Становлюсь боком. Начинаю разбирать букет и создавать его заново уже в вазе.
– Гипсофилы засунули. Представляешь? – Спрашиваю у молчуньи-Лизы, повернув к ней голову и взмахивая веточкой. У меня к этим цветам претензий нет, но Лиза их ненавидит. Я это отлично помню. Пытаюсь вывести ее на эмоции. Пока – безуспешно.
Я помахиваю веточкой, она просто смотрит. Что-то думает там себе. Ненавидит меня, наверное. Хочет, чтобы ее не трогали. Но мы не можем не трогать.
– Выброшу тоже.
Откладываю веточку на стол, а из остальных цветов продолжаю собирать.
– Помнишь Бунину? – Чувствую себя идиоткой, но упорно развиваю разговор сама с собой. Лиза не кивает и не мотает головой. Я выжидаю полминуты и продолжаю: – Ушла от нас на третьем курсе. С ней еще Бандурко дружила. В Канаду уехала, прикинь? Замуж вышла. Ребенок уже. Быстро так все…
На самом деле, мне все равно что там Бунина, но качаю головой, изо всех сил стараясь триггерить.
Лиза склонна эмоционировать в ответ на успехи других людей. Или была склонна. Сейчас сложно понять. Понятно только, что она поменялась.
Но мой рассказ не триггерит, а получает закономерный ответ – полный игнор.
Я ставлю вазу со свежими цветами перед остальными.
Достаю мобильный.
– Можно сфотографию?
Спрашиваю, но ответа опять-таки не дожидаюсь. Это каждый раз сложно. Я бьюсь лбом о стенку не просто до болезненных шишек, а до жестоких открытых ран. Но бьюсь. И бьюсь. И бьюсь.
И не потому, что помню, как Лизин отец пытался сунуть мне новую порцию денег, чтобы я ему помогла. Хотя в ту минуту, думала, сердце вылетит.
В моей голове всё и все смешались.
Я помню дрожь в руках мужчины, который угрожал мне чуть ли не физической расправой за неповиновение. Который считал вполне нормальным подложить меня под коррупционера-судью для собственных нужд. Но вместо злорадства сейчас во мне по-прежнему огромное сожаление.
Крыса из меня хуевая, но подруга-то?
Начинаю фотографировать цветы. Оглянувшись, вижу, что Лиза отвернулась.
Мой взгляд проезжается от лица подруги вниз. Я отмечаю, как она сжимает кулаки. Кажется, что грудная клетка начинает вздыматься быстрее. Ты злишься? Скажи об этом.
Давай…
– Запостить себе хочу. Если ты не будешь, никто не поймет, что цветы не мои… – Говорю глупости. Лиза знает меня, как облупленную. Я такого не сделала бы. Но я стараюсь ее вывести хоть на какой-то разговор.
И с четвертого раза у меня получается.
Она поворачивает ко мне голову и сужает глаза. Хриплый с непривычки голос взводит мое сердце, как бешеное:
– Зачем ты сюда таскаешься, Березина? Судья-то не против?
Издевательские вопросы Лизы звучат обидно, но уголки моих губ едут вверх. Заговорила. Класс. Чтобы спрятать улыбку, приходится опустить голову.
Зачем таскаюсь? Потому люблю тебя, дурында.
А судья...
Он лучший, Лиз. Поверь, будь его воля – моей ноги тут не было бы. Но он принимает мой выбор. А мой выбор сейчас – это ты.
Я прекрасно понимаю, что ужасная работница на этой неделе: в суде провела меньше времени, чем в этой палате.
И что план наш под нехуевой угрозой тоже понимаю.
Но я всё равно тут. А он, когда мы встречаемся, спрашивает: «как Лиза?», и слушает не ради собственного интереса, а ради меня.
– Против. У меня из-за тебя будут проблемы. Но ты моя подруга и я не могу к тебе не ходить.
Вернув лицу серьезность, произношу без лишних эмоций прямо в глаза. Чисто и честно. Вызывая непропорционально сильную реакцию.
Лиза белеет. Раскаляется моментально. Что будет дальше, я плюс-минус знаю. В ней собралось много-много-много гноя. Он должен был бы выйти со слезами на сессиях, но и с психологом она тоже почти не общается. Поэтому в меня летит пренебрежительное:
– А нахуй не сходишь, подруга? Какого черта я тебе вообще подруга? Папа уже бабло пообещал? Сколько? – Когда-то эти обвинения разбили бы мне сердце, сейчас сердце вдребезги разбито у нее, а я держусь. И сдерживаюсь. – Не ходи сюда. И веники свои уебищные забери!
Лиза требует, кивая на стол.
Я оглядываюсь на букеты, каждый из которых собирала крайне щепетильно.
Простите, веники. Закройте ушки. Она не вам.
– Он мне не платил.
Хотя я уверена, готов был практически на всё. Только это говорить ей смысла нет. Отцу в эту палату вход закрыт, а я так и не спросила до сих пор, на чем же они так подорвались.
Лиза кривит губы в улыбке, проезжается по мне пренебрежительным взглядом. Парирует мою искренность жестоким:
– Значит, ты совсем дура, Березина. Хотя подожди… Я же уже тебе это говорила!
Она хочет вывести меня, но видно, что намного сильнее качает саму.
– Наверное, ты права и я дура. Но ты – моя лучшая подруга, Лиза.
– Боже, да заткнись… – Она бьется затылком о подушку приподнятой в полусидячее положение кровати. Смотрит в полоток. Дышит поверхностно и часто. А я просто жду, когда продолжит исходить ядом. – Ты так хотела, чтобы я от тебя отъебалась, Березина. Так нахуя ты приперлась, когда я это сделала? Я отъебалась. Вали. – Указывает пальцем на дверь. Её взгляд адресован мне и горит огнем. Не удивлюсь, если в скором времени в меня даже что-то полетит. Но пока я делаю упертый шаг ближе к ней, а не прочь.
– Самая близкая, Лиза. И я жалею, что мы с тобой так тупо поссорились. Обе виноваты. Мне было очень больно.
– Заткнись, Юля, – она повторяет, явно предупреждая. Белеет от ярости. Держит всё в себе. А я колеблюсь. Страшно пережать ее. С ней сейчас все страшно. Но доверяюсь интуиции и решаю рискнуть.
– Мне было сложно, Лиз. И я, возможно, виновата, что эти сложности переживала в себе, а не…
– Да мне похуй, господи! – Лиза взрывается, перебивая меня. Я замираю и захлопываю рот. Сердце сходит с ума, потому что я вижу в глазах Лизы слезы. Она тоже их чувствует. Зло смахивает. Кулаки снова сжаты. – Поздно, Юля. – Чеканит глухо. – Я больше не нуждаюсь, спасибо. Уйди лучше, а то тошнит от твоего лицемерия.
Подруга пытается сесть ровнее, но получается плохо. Она слабая и на это тоже злится. Снова хочет куда-то уйти. Отсюда. От нас. Но мы держим. И сил у нее не хватает.
– Ты пыталась до меня достучаться. Ты всегда желала мне добра. Мне плохо от осознания, что я делала тебе больно, отказываясь от…
– Да заткнись ты!!! – Лиза настолько не готова слушать, что переходит на крик. А я вроде бы ко всему готова, но пугаюсь. Дергаюсь, отшатываюсь и бьюсь бедром о угол спинки стула. Кожу взрывает болью. По спине бежит холодок.
Я не занимаюсь самообманом и не придумываю себе, что обладаю какой-то исцеляющей магией. Я просто единственный человек, которого она хотя бы пускает. Или пускала. Уже не знаю...
Я тру ушиб, а Лиза смотрит вокруг. Хочет сесть ровнее или даже встать. Но ей пока рано без поддержки. Слабость. Тошнота. Она почти не ест. Преимущественно питается с помощью капельниц.
Я шлю нахер свою самоуверенную интуицию и понимаю, что подруга не готова.
– Лиз, не надо... – делаю еще один шаг к ней. Придерживаю за плечо, как бы прося лечь.
– Руки убрала и пошла нахуй, – она же сбивает. Даже прикосновение мое чувствовать не хочет.
Дальше смотрит на катетер в вене. Дергает его и толкает поставленную недавно капельницу. У меня сердце подскакивает к горлу. Мне кажется, я только порчу, а не помогаю.
– Лиз… – Зову ее, всхлипывает. Дрожит вся. Пытается спустить ноги с другой стороны, я оббегаю. Прижимаю колени к кровати. Она снова бьет по рукам. Толкает.
– Ты можешь уйти? Уйди, блять! Я тебя видеть не хочу!
Произносит с таким отчаяньем, что у меня по коже мурашки.
