Им нужны маршалы. И их люди. Ведь сам он сейчас и мухи не прихлопнет, а что смогут сделать два помощника шерифа против шайки?
— Я просил тебя не выезжать одному.
Бросив между прочим, Данко постарался затушить разгорающуюся искру, но это было не так просто. Не тогда, когда перед глазами друг детства, единственный настолько важный друг, корчился от боли, зеленел от тошноты и дышал через раз. Не когда он походил на гребаную отбивную.
— Это. Мнх. Моя работа, Данко.
— Джеймс. Я просил этого не делать. Ты мог взять Карла с собой.
Выдох.
Вдох.
Фостер отключался, Данко это видел. Видел насколько сложно этой сволочи оставаться в сознании.
— Тогда он был бы уже мертв, - едва слышно пробормотав, Джеймс положил руку на живот, только сейчас осознавая, что его раздели и кое-как смыли с тела кровь и грязь.
— Тогда вас могли не повязать, черт тебя подери. Но нет, ты никого не слушаешь и поступаешь, как считаешь нужным. Не думаешь о последствиях. О том, что с тобой может произойти, и как потом это разгребать мне и Карлу!
Хлопнув ладонью по столу, Кабрера цокнул языком и уставился на Джеймса. Мечущий молнии взгляд встретился с мутноватым, найдя наконец-то нужный отклик. О нет, нет-нет-н-е-е-т, он выскажет все! В который раз! Постарается вдолбить этому идиоту, что… Да что, собственно? Горбатого и могила не исправит…
— Данко. Это моя работа… — надтреснуто шелестящий голос пытался ответно достучаться до мексиканца.
Горло все также саднило, а неожиданно подступивший к горлу кашель Джеймс постарался сдержать.
Содрогаясь в приступе, стискивая зубы, шериф побелел. Жилы на шее вот-вот казалось вздуются, точно у тянущего загруженную доверху повозку вола. Обнимающая ребра рука вжималась в тело, стараясь защитить кости от приближающейся катастрофы. Спазм душил, полз вниз по трахее и наматывал внутренности на невидимую руку.
Из глаз брызнули слезы, Фостер замер, едва не вытянувшись, как струна. Секунда. Две. Три. Пульс забился в ушах, висках. Испарина тронула лоб первой влажной пленкой. И … И его отпустило.
Комок стал рассасываться, растворяться. Медленно, но неуклонно. Пару мгновений и он смог сделать спасительный вдох; десять секунд ада, в которые сознание не ускользнуло, а затем дало возможность продолжить давний спор.
— Я шериф, а не… не фермер, сидящий на… своем… мн… участке. Я не пасу коров и…
— Dios! Vas а callarte?! (исп. – Господи! Ты заткнешься наконец?) Шерифы Блэкстоуна, Сен-Дени, Гарнета спокойно сидят себе в конторе! И ничего! — отрезав, Кабрера стиснул зубы, смотря исподлобья, тлея внутри, но зная в глубине души, что все это бесполезно.
Не такого пробуждения хотел Джеймс. Совсем не такого.
— Я не такой. И я не изменюсь. Если кхах… тебе не нравится, снимай кольт. Мы это уже обсуждали.
— Дже-е-еймс!
— Не становись Бриджит, Кабрера! Не пытайся меня изменить! Хотя бы ты не делай этого! — приподнявшись на локте и рявкнув, Фостер тут же опал обратно.
Колючее, сводящее с ума першение в горле смыло волну злости. Закрыв глаза, пытаясь унять охватившую тело дрожь, Джеймс силился взять себя в руки. Запах старой застиранной простыни ударил в нос и стал якорем, помогающем удержаться в водовороте наступающей со всех сторон темноты.
Он этого не потерпит. Нет, ему хватило Бриджит с ее попытками переделать его, посадить на цепь, как какую-то собаку. Да сколько можно?!
Но Данко не отступал. Говоря и говоря, пытаясь достучаться и не давая упасть в спасительный мрак.
— Я просто не хочу найти тебя в канаве. Не хочу проснуться утром и услышать от местного жителя или блэкстоунского посыльного, что шерифа Кейптауна забили, как шавку на дороге. Не хочу хоронить тебя. Так как больше будет некому.
Тень Кабрера мелькнула рядом. Или ему это показалось? Может… Может он вообще все еще там? Висит на дереве, воздуха в легкие поступает все меньше и поэтому ему мерещится родной дом? Но ощущение теплой живой руки на плече подсказало, что нет – это не сон, не мираж. Не последние секунды затухающей жизни и ложь воображения.
— Я… Знаю.
Выдавив из себя два слова, Фостер облизнул губы и сглотнул. Становилось холодно либо его опять начинало лихорадить.
Это не укрылось от Кабрера, потянувшего одеяло за край и накрывшего им Джеймса.
— Есть хочешь?
— Нет.
— Точно?
— Нх. Точно, — сипло пробормотав, Фостер отвернулся.
Он не вслушивался в совсем отдалившийся гром, в барабанящие по крыше и окну капли затихающего дождя. В настойчивый стук…
Его тошнило. До сих пор. Сильно.
И реагировать на возглас Данко: «— Ну, наконец-то!», внезапно раздавшийся из соседней комнаты, сил также не было. Потому что уходили они все на то, чтобы сдержать тошноту внутри.
Дверь скрипнула и топот уже двух пар ног вернулся к кровати. Как раз вовремя для того, чтобы пихнуть Фостеру в руки миску, в которую его таки вывернуло.
— Ну и ну, еще не видывал ребят, которые «зеленели» так быстро, — свистяще-шелестящий голос доктора Гамильтона раздался совсем рядом, а прохладная старческая ладонь «отечески» потрепала Джеймса по макушке, — Может тебя и лечить не нужно? Смотри как меняет цвет, Данко.
Юмор кейптаунского врача всегда был своеобразным и веселил в большей степени его самого. Вот и сейчас комментарий в адрес тошноты, перебивающей внешнюю избитость шерифа, спелась во врачебную хохму про синяки. Гамильтон посмеялся и пододвинул к себе стул, попутно устраивая саквояж в ногах.
— Давно в себя пришли? — вопрос, адресованный больше Кабрера, плавно перетек в обращение к Фостеру. — Давай, мальчишка, подымай головешку, потом в отражение налюбуешься.
— Недавно. Не больше десяти минут назад, — ответив вместо Фостера, Данко перехватил тень благодарности в измученном лице. Он понимал, что говорить шерифу тяжело. Хотя, видит Бог, этот сморщенный клещ вынудит даже немого отвечать своим поведением.
— Ага… В бой небось рвется? Помяни мое слово, доиграешься ты в шерифа, мальчик. Отец твой доигрался. Смотри на спичку.
Чиркнув ей о коробок, извлеченный из кармана, доктор провел от одного глаза Фостера к другому. Зрачки реагировали на свет пламени, это уже было неплохо.
Заглянув в миску и отметив скудность рвоты, свидетельствующей о том, что Фостер только пил, Гамильтон приподнялся и чуть склонился к голове мужчины. Пальцы проворно раздвинули пряди, безошибочно находя самое отмытое от крови место с ровными стежками. Несмотря на то, что возраст и внешней вид доктора делали его похожим на ветхую мумию, сноровки в наложении швов он не потерял. Кожа была опухшей, но без признаков инфекции.
— Здесь все неплохо. Еще раз обеззаразим для закрепления и сможешь шляпой прикрывать. Не чеши, как заживать начнет. Голову сильно кружит? Как тебя зовут помнишь? А этого мексикашку?
— Да не копытом же ему в голову прилетело. Все он помнит, давай за дело и поменьше этих глупых разговоров, — сев на свободный стул, Кабрера метнул раздраженный взгляд на доктора.
Серчать на старика за расовые «оскорбления» и манеру вести беседу в целом не имело смысла. Насколько поговаривали старожилы города, Гамильтон был малоприятным, что до войны, что после. Ты ему слово, а он тебе десять, еще и по матушке пройдется. Но и в морду не дашь – врач единственный все-таки, с медалью Почета за заслуги в хирургии, выданной в послевоенные годы… Да и отказать в лечении может. Случаи уже бывали.
В связи с чем, во избежание перепалок с неблагоприятным для Джеймса исходом, Данко хотелось, чтобы шерифа быстрее осмотрели и вынесли долгожданный вердикт, а не устраивали глупые, по его мнению, расспросы. Ему нужен был простой ответ: «Опасность миновала», а не как при ночном осмотре: «Надо осмотреть утром, как очнется. Я вижу повреждения, но под кожу-то к нему не залезу, чтобы сказать, что это все».
— А ты не вмешивайся в процедуру, даго. Я почем знаю? Когда вы со своей шайкой меня подняли ночью, он и глаз открыть не мог. Как тут полноценно осмотришь и заключение дашь? Вот и не лезь под руку.
