— Гамильтон, не забывайся, перед тобой представитель закона. Прояви хоть каплю уважения и просто осмотри его, без идиотских вопросов.
— Я тебе зад надеру еще, уважения он захотел. На могилу мне плюнешь – расквитаешься.
Миска из рук Фостера перекачивала к Кабрера, а доктор достал стетоскоп и приложил к груди шерифа, принимая особо серьезное выражение лица.
— Дыши в сторону.
Джеймс коротко задышал, а Данко замолчал и напрягся, надеясь, что ничего непоправимого старик там не услышит.
— Глубже дыши.
Фостер стиснул зубы. Не делая полноценных вдохов и выдохов, он спасался от режущих ощущений в груди, но Гамильтон, похоже, и так это знал. А потому заставлял его сильнее мучиться.
Но так казалось Джеймсу. А доктору нужно было лучше слышать.
Хрипов не было, сердце билось нормально. Убрав прибор, Гамильтон взял Джеймса за запястье, достал карманные часы и принялся считать пульс. Тот оказался повышен, но для текущего состояния был в пределах нормы. Оставалось обработать мазью кровоподтеки, дать шерифу обезболивающее и убедить в необходимости строгого соблюдения постельного режима на ближайшие двое суток.
В целом для человека, вынырнувшего из такой передряги, Фостеру безумно повезло. И при меньших побоях Гамильтону приходилось стягивать бинтами переломанные ребра, накладывать шины и штопать пациентов, как дырявые портки.
— Жить будет, состояние не ухудшилось, но чуда ждать не следует. Сотрясение будет проходить с неделю, а будешь много дергаться – две и больше.
Кабрера показалось, что с его плеч свалилась гребаная гора. Несмотря на то, что с любым вердиктом он готов был бороться и помогать другу подняться на ноги, втайне мексиканец ждал именно таких слов.
Опасность миновала.
Словив в единственном открытом глазе Джеймса нечто трактующееся как «Ебаный в рот» Данко и не пытался подавить зародившейся улыбки. Наконец-то до шерифа стало доходить, что его так быстро из постели не выпустят.
— Данко. Теле…грамма, — каркающий голос вырвался из горла Джеймса.
Слова прошлись наждачкой по слизистой. Нет, пока он пребывал в сознании, он должен убедиться, что все выполнят. Если понадобится, то поползет в участок и сам это сделает.
— Фостер, ты меня убиваешь.
— Проверь… С-сейчас.
— Maldito sea (исп. – Будь он проклят)! Хорошо, хорошо! — махнув рукой, решив, что лучше уже просто согласиться, мексиканец потер переносицу.
И ведь правда, теперь он мог отлучиться в участок, не боясь, что вернется к остывающему трупу.
— Поставь хоть чайник, раз уходишь и не собираешься стоять надо мной вместо его жены.
Кабрера хотел было огрызнуться, но женщины под боком у Фостера и правда не было. А, следовательно, и помогать некому.
Уточнять для чего Гамильтону понадобилась горячая вода он не стал, но, понадеявшись, что старик не чаи гонять собрался, вышел из комнаты шерифа и принялся за растопку печи.
— М… Мистер Гамильтон, - проводив друга взглядом, Джеймс переключил внимание доктора обратно на себя, — Я все помню. Пр…Проблем с памятью. Нет.
— Зато с инстинктом самосохранения есть.
Если бы шериф мог, то заскрипел зубами.
— Ребра. Дышать больно, — коротко озвучив наиболее тревожащий симптом, Фостер очень надеялся на то, что никаких переломов у него нет. Но с гребаной болью, охватывающей все тело при маломальской попытке пошевелиться, сделать вдох, нужно было что-то делать.
— Сейчас проверим.
Приподнявшись со стула и засучив рукава, Гамильтон стащил одеяло с шерифа и оценивающе посмотрел на буйство кровоподтеков. А затем обернулся, ощутив на себе пристальный взгляд вернувшегося мексиканца, теперь ожидающего, по-видимому, какое-то чудо диагностики.
— Ты чайник поставил?
— Кхм. Поставил.
— Ну и иди, Данко. Иди давай.
Заниматься «чудом» на глазах у чересчур переживающего друга, Гамильтон не собирался. Это было бы так же, как разбивать и жарить куриные яйца на глазах у высиживающей их курицы, будь у нее мозги и понимание происходящего.
— Я бы тоже хотел…
— Иди давай.
Фостер заметно напрягся от такой настойчивости, но кивнул Данко. Тот нехотя повернул в сторону выхода.
— Я вечером зайду тогда.
— Телегр…
— Si, si.
Стоило двери за спиной Кабрера закрыться, как в нее ударился рычаще-задушенный вскрик Фостера.
— Твою мать!
Данко полуобернулся к окну, выцепляя фигуру склонившегося над шерифом «старого клеща» Гамильтона, и поджал губы. Каким бы издевательством его действия не казались, старик знал свое дело.
Вздохнув, Кабрера поправил шляпу и поспешным шагом направился к участку.
— Тут болит?
— Кон…Конечно болит!
— Не снаружи. Внутри. Боль должна быть простреливающая, резкая. Ну?
Гамильтон начал прощупывать с новой силой, а Фостер запрокинул голову назад, скалясь от боли. Он старался разобрать эту «внешнюю» боль и «внутреннюю», но ни черта не получалось. Сказать можно было только одно – вроде как не простреливало…
— Вроде нет.
— Кровохарканья не было?
— Нет.
— Я не вижу признаков перелома. Тебе крупно повезло, сынок, — бросив уже более примирительно, Гамильтон углубился в поиски нужных склянок в саквояже.
На тумбу лег жгут, шприц и два пузырька. Доктор с трудом поднялся и, шаркающе направился к чайнику, попутно подыскивая подходящую емкость для разведения уксусного раствора.
Закончив с приготовлениями и забросив в резко пахнущую воду тряпки для компрессов, он вернулся к Джеймсу и с деловитым видом указал на отставленные склянки.
— Морфин и Атропин. Что-то вколим в задницу, что-то в плечо. Откуда хочешь, чтобы тебе было хорошо?
Голова отказывалась думать, но Фостер ухватился за последнюю часть предложения, как утопающий за соломинку.
Колоть в задницу? Да, черт подери, пожалуйста! Он был согласен на что угодно, лишь бы стало легче.
Ну, почти на все.
А морфин – при любом раскладе хорошо. Просто прекрасно.
Осознание породило внутри неприятно звенящего, точно набитый колокол монетами, рассудка радость.
— Атропин для чего? — прохрипев, Джеймс тяжело сглотнул собравшуюся слюну во рту.
— Блокирует побочные эффекты морфина, снимет внутренние спазмы. Ты же не хочешь до кучи страдать запором, шериф? Вот и я так думаю.
Собравшись с силами и задержав дыхание, шериф перевернулся на бок. Движение отозвалось резкой болью, прострелившей с головы до ног.
Стиснув зубы Фостер был рад, что перед помутневшим взором оказалась стена, а не прищуренный взгляд старика.
— Тогда… кгм… Без разницы.
Глухо пробормотав, Фостер добрался рукой до края исподнего белья и стянул его с себя вниз насколько смог. Радовало, что на нем не было лонгджонсов*. Иначе пришлось бы вставать, а уверенности, что он удержится на ногах больше трех секунд абсолютно не было. Не говоря уже о расстегивании пуговиц и стаскивании верхней части.
Шелест, кряхтение и последовавший укол не вызвали ничего. Отдаленная боль при введении лекарства на фоне всеобщего ужасного состояния оказалась подобна комариному укусу. Сухие и цепкие пальцы впились в плечо и перевернули на спину.
Комната закружилась, мир кувыркнулся и потемнел. Джеймсу показалось, что он достаточно громко зашипел на этот рывок.
— Эй, шериф! Давай, возьми себя в руки. Нюхательной соли под рукой у меня нет.
Второй укол шериф не почувствовал вообще. Но через минуту в полной мере ощутил горячую мокрую тряпку на лбу. В нос ударил запах уксуса, и Фостера снова замутило.
— Бля…ть… Мнх… Можно. Без. Этого?
— Нет, — резко отозвавшись, Гамильтон словно специально подпихнул таз ближе к изголовью кровати и принялся обрабатывать раны: накладывать пахучие компрессы на кровоподтеки без открытого повреждения кожи, а на прочие следы побоев и перетертую веревкой кожу запястий и шеи - травяную мазь.
Джеймс уже не следил за этим.
Следующие двадцать минут он терялся во времени, то борясь с подступающей тошнотой, то впадая в полубессознательное состояние.
