— Что у тебя с Буткевичем? — на мой вопрос она реагирует замиранием. Потом запрокидывает голову. Смеется в потолок. Плачет в потолок. Клянет.
Возвращается, ведет по лицу основанием ладони.
— А ты думал, я останусь твоей эксклюзивной шлюхой? С чего вдруг, Салманов? Ты в чем-то особенный?
Смеется, пугая до полусмерти.
Я не выдерживаю. Встаю. Она делает шаг назад. Выставляет руку. Оставляет между нами кресло.
— Он тебя заставил?
— А ты меня заставил?
Молчим. Слезы снова собираются. Я трещу и обваливаюсь вслед за стенами.
— Меня ебешь, а другую замуж.
Бред какой-то. Блять.
— Айка, стой ты… — Но похуй. Я могу хоть стоять, хоть лежать, хоть из окна прыгнуть, а ее уже несет.
— Я не заслуживаю такой ненависти, Айдар. И я не дам тебе Сафие. Ты отцовской власти над ней не получишь. Откуда я могу быть уверенной, что твоя ненависть не выплеснется на моего ребенка? Я знаю, как это, когда без вины ненавидит отец, а ты его очень-очень любишь… — Дыхание частит. Голос срывается. Я ловлю себя на том, что страшно. — Он тоже сначала был хорошим… Вы все сначала хорошие, пока перед вами не провинишься… — В горле сухо. В груди — больно. Смотреть на мир ее глазами — невыносимо. Но она продолжает: — Я думала, ты меня простишь. Мне в этом мире больше не нужно было. Только Сафие и чтобы ты простил. Я делала всё. Я через себя переступила. Каждый раз — на горло. Но ты не собирался… Ты такой же… Я всю жизнь должна перед вами… То на коленях, то на брюхе. Ползти. Просить. У тебя. У отца. У этого… — Машет куда-то, как будто за спину.
— У кого?
— Да в задницу твои вопросы! — Снова кричит! Смотрит с ненавистью. Смахивает с лица слезы. — Вам всем от меня нужно тело. Это дурацкое тело. — Сжимает свою грудь. — Как будто во мне души нет… Как будто я не человек, а тряпка. А я мать, Айдар. Я женщина. Я тебе ничего не должна, потому что ты свой долг не исполнил. Я никому из вас ничего не должна. И я не знаю, почему моего ребенка некому защитить… Почему меня некому… Ни отец не защитит. Ни муж. Ни брат. Ни друг. Но сама справлюсь. Понял? Сбегу. Лучше спрячусь. Ты меня не найдешь. И к Сафие я тебя не пущу. Ты ее… Ты быть ее отцом не заслужил.
Снова взгляд по комнате. Останавливается на дверном проеме. Я в голове слова прокручиваю. Возможно, именно из-за этого и торможу. А она — нет.
Резкий выпад и толкает в меня креслом. Дальше — к двери.
— Айка, стой!
Выставляю руку наперерез, но не ловлю кисть. Выкручивает. Хватает с комода вазу и, не глядя, бросает.
Отбить не успеваю. Ловлю лбом.
Я знаю, что будет дальше. Она прямо в ночь и убежит. Это не слова на ветер. Это мой приговор.
Перед глазами — звезды. Череп как будто раскололся. Идти пытаюсь, но комната по кругу. Упираюсь в дверную раму и смотрю вслед. Она оборачивается у двери.
— Забудь меня! — Шипит. — Ты и меня не заслужил! Любви моей не стоишь, понял? Я без тебя справилась! Когда ты не мешаешь — у меня всё получается! А ты… Лучше бы меня кому-то другому тогда отдали.
Разворачивается, вылетает и хлопает дверью.
Как по голове вслед за вазой.
Ненавижу себя за медлительность и за нее. Промаргиваюсь. Веду по лбу — смотрю на пальцы. Отталкиваюсь.
Когда оказываюсь в коридоре — Айка уже у лифтов. Бьет по кнопкам, рыдает.
— Айлин, стой, — в ответ на мою просьбу — еще громче и отчаянней. Мотает головой и двигает дальше к лестнице.
Ругаюсь сквозь зубы.
Цель жизни сводится к необходимости ее поймать.
— Айка, пожалуйста. Я спиздел, слышишь? Я тебя не отпускаю.
Вместо того, чтобы хотя бы запнуться, она хватает тележку для уборки в номерах и с силой толкает на меня, а сама ускоряется.
Заскакивает за двери пожарного выхода. Я отталкиваю тележку и слышу щелчок замка.
— Блять.
Рывком подхожу и дергаю. Не поддается. Бью. Быстрый стук женских каблуков тревожит тишину пожарной лестницы.
Возвращаюсь к лифтам и тоже судорожно давлю на кнопки.
В голове — гул. Не знаю, что сильнее мешает соображать — удар или слова.
Какая нахуй другая?
Лифт пищит. Шагаю в кабину. Зажимаю кнопку первого этажа. Жмурюсь и мотаю головой. Должен поймать. Но эта тварь тормозит через этаж.
Или тварь — это я?
Кое-как доезжаю. В голове кружится меньше.
Вижу ее уже возле стеклянных дверей. Громкий плач. Туфли в руках.
— Айка!
— Не подходи даже! — оборачивается и кричит диким голосом.
Не слушаюсь, конечно.
Она — на улицу. И я за ней.
Бегом несется босая в сторону светофора.
Толкает людей. Хочет ближе к дороге и первой прочь.
Мне нужно держать рот на замке. Слова подбирать. Думать. Но я вижу, что от ее нового побега нас отделяет семь слишком быстро сменяющихся красных секунд.
Не сдерживаюсь.
Если любить ее — предавать себя. Похуй. Значит, предатель — я.
Кричу:
— Айка, нет!
Она оглядывается. Мотает головой, но я все равно приближаюсь. Осталось три секунды. Две…
Айка шагает на проезжую.
— Айка, блять! Машины!!!
Знаю, что шагнула бы куда-угодно, лишь бы от меня, а отпустить не могу.
Торможу, но поздно.
По спине каплями пота катится отчаянный страх, грудную клетку взрывает вина, виски — боль.
По второй полосе с ревом несется какой-то придурок.
Гвоздями в тело врезается скрежет тормозов.
Глава 33
Айлин
Я прихожу в себя уже в больнице. Первым ощущаю облегчение: выжила. Потом непонимание — а зачем?
Не знаю, сломались ли во мне какие-то кости, но сама я — полностью.
Почти ничего не понимаю. Не могу собраться. Думать не могу. Вокруг — суета. Много лиц и шума. Какие-то вопросы, медицинские манипуляции. Бесконечное внимание, от которого невозможно отказаться. Меня оставляют в покое только когда я делаю все, что было велено.
Из меня выкачивают тонну крови. Вместо нее заливают через капельницы что-то, способное поддержать жизнь.
Зачем — тоже не знаю.
Помню, что прежде, чем отключиться еще там — на дороге, попросила Айдара не бросать Сафие. Надеюсь, не бросит.
Но своего он добился. Я больше не могу. Ни бороться. Ни отрицать. Меня даже Аллах наказывает. Чего от людей-то ждать?
Преодоление сломлено. Наказание окончено сокрушительной победой.
Я смирилась.
Лежу. Лежу. И лежу.
Сплю.
Не сразу, но начинаю есть.
В глаза людям не смотрю, но за все стараюсь благодарить. Относятся ко мне хорошо.
Он тоже приходит. Я не уверена, но кажется, что каждый день. Если бы у меня были силы, я спросила бы, что с моей дочкой. А еще попросила бы не делать этого. Он рядом — мне страшно.
Но я не могу. Всю себя вложила в финальную пламенную речь. Какую же бессмысленную, Аллах… Какую же бессмысленную…
Он что-то говорит, но я не особенно-то различаю слова. Они смешиваются в одну сплошную кашу. Возможно, мой организм так защищается.
Он трогает мои руки. Целует в лоб. Обещает что-то… Уходит — я тут же успокаиваюсь. И сплю.
Сплю… Сплю… Сплю…
Во сне мне хорошо. В голове пусто. В груди мирно, а сны такие красочные…
Мне кажется, что по моему случаю собирается несколько консилиумов. В палату время от времени заходит сразу много врачей. Обсуждают что-то. Смотрят мою карту. На меня.
И я хотела бы сказать им, что все хорошо, но за их спинами — Айдар. Поэтому я снова ничего не слышу и не вижу. Дышу и жду, когда уйдет.
О Сафие я ни у кого не спрашиваю. Боюсь, что бывший муж ее приведет. Успокаиваю себя тем, что она, скорее всего, с Аллочкой.
Аллочка ее не бросит. А я справлюсь и…
Лучше не думать. Я еще не готова.
Сплю… Сплю… Сплю…
Ем.
За мной ухаживает очень приятная медсестра. Молодая. Улыбчивая. Только имя ее я никак не могу запомнить. Спрашиваю и забываю. Она тоже со мной разговаривает. Хвалит. Подбадривает. Рассказывает что-то.
Мне стыдно, что я не могу ответить ей взаимностью. Выгляжу, наверное, как зазнавшаяся… Из-за этого еще хуже.
