— Вовсе нет, — мягко возразил ей. — Я просто говорю о том, что все твои тщательно продуманные планы мести возвращаются бумерангом.
Я ожидал ответной реплики, злобного напоминания о том, что я — и, соответственно, моя сестра, Эш и другие люди, которых любил, — все еще находятся у нее под каблуком, но ничего не последовало. Она просто снова уставилась в окно и не проронила ни слова, пока мы не оказались в церкви. В тот момент, когда мы ступили на тротуар перед церковью, ее поведение изменилось. Подбородок приподнимался и опускался в нужные моменты, в улыбке было необходимое количество скорби и трепета, ее идеальный конский хвост красиво покачивался, когда она двигалась по притвору, пожимая руки и приветствуя скорбящих. Прекрасное представление, и оно остается таким даже во время службы.
Ей даже удается несколько раз шмыгнуть носом, да так, что она промокает свои большие, влажные от слез глаза. Она цепляется за мою руку, кладет голову на мое плечо, переплетает свои пальцы в перчатках с моими, как будто только мое сильное присутствие помогает ей пережить столь трудное время.
Я позволяю ей все это. На самом деле, у меня нет выбора, и я не могу оттолкнуть ее от себя посреди поминальной службы. Вместо этого я позволил ей это и притворился, что не она, а Грир обнимает меня, притворился, что утешаю ее. Я представляю себе лицо Морган, я смотрю на сильные плечи Эша, я напоминаю себе обо всех людях, которых защищаю, соглашаясь на условия Абилин.
Грир по-прежнему не смотрит на меня.
Служба заканчивается, и семья переходит в переднюю часть церкви, чтобы подготовиться к шествию на кладбище. И тут что-то происходит. В толпе одетых в черное скорбящих агенты секретной службы окружают Эша и Грир, чтобы вытолкать их через боковую дверь, возникает переполох, все в шоке.
А затем раздается крик.
Мы с Абилин стоим достаточно близко, чтобы увидеть женщину, держащую нож, Грир, отшатнувшуюся назад, а агентов, которые бросаются вперед. Я оказываюсь там раньше, чем успеваю опомниться, перепрыгивая через скамью и попадая в толпу паникующих скорбящих. Я подхожу к Грир и Эшу, он крепко обнимает ее, а она говорит:
— Я в порядке. Правда, я в порядке.
— Что случилось? — спрашиваю я Эша.
Он медленно качает головой.
— Я пока не знаю.
Но его взгляд многозначительно скользит по все еще переполненной церкви, по хаосу, в котором агенты выводят нападавшую из здания, и я понимаю, что он все знает, но мы не в том месте, чтобы говорить об этом. Грир поворачивается и впервые за сегодня смотрит на меня, в ее серых глазах нежность и любопытство. Я вижу, что она не только не пострадала, но и почти не расстроена, что, возможно, объяснимо. Женщина с ножом в переполненной церкви — совсем не то же самое, что быть похищенной и отданной в лапы такому человеку, как Мелвас. Даже несмотря на это, она держит себя в руках. Однако я потрясен, обнаружив, что мое собственное самообладание улетучилось. Руки дрожат, а сердце бьется где-то в районе горла, и теперь, когда я знаю, что она в безопасности, реальность всей этой опасности давит на меня еще сильнее. Что, если бы агенты чуть помедлили? Что, если бы та женщина действовала чуть быстрее? Что, если бы вместо того, чтобы стоять в объятиях Эша, она безвольно лежала бы на носилках в луже крови? Интересно, видит ли Грир все это по моему лицу, потому что она хмурит тонкие брови и едва заметно качает головой. Она не хочет, чтобы я волновался? Потому что у меня больше нет права волноваться?
— Нам пора домой, — говорит ей Эш. — Мы не знаем, безопасно ли на кладбище.
— Я иду на похороны, — твердо говорит она, отводя от меня взгляд. — Всего лишь одна женщина, одна сумасшедшая женщина. Нет причин подозревать, что на кладбище подготовили грандиозный заговор с целью убийства.
Я вмешиваюсь.
— Грир, ты не можешь. С тех пор, как ты вернулась из Карпатии, на тебя постоянно нападают, и…
Ее глаза сверкают, всю нежность как ветром сдувает.
— Вы не имеете права указывать мне, что делать. Ни один из вас. Я пойду на похороны своего дедушки, и все будет чертовски хорошо.
И с этими словами она высвобождается из объятий Эша и уходит, ступая уверенно и сильно. Я вижу, как она останавливается возле Гэвина и Люка и что-то им говорит; они оба кивают и выводят ее из церкви, Люк при этом оглядывается на Эша. Эш кивает им вслед, а затем агенты секретной службы выводят и нас. Улучаю момент, чтобы убедиться, что Абилин нашла машину, на которой доберется до кладбища, а затем следую за Эшем к его машине. Мы сидим друг напротив друга на заднем сиденье.
— Женщина кое-что прошипела Грир, когда бросилась на нее, — заговорил Эш, когда мы остались одни. — Кое-что по-украински.
Такое ощущение, что мой страх — живое существо, перепрыгивающее из моего горла в желудок, а оттуда в трясущиеся руки.
— По-украински.
— Она сказала: «Сила в горах, сила до самой смерти».
— Карпатский девиз.
— Да.
Страх преобразовался в кислоту у меня во рту, в моей крови.
— Эш…
Его голос подобен обугленному гравию, когда он произносит:
— Не надо.
Мы смотрим друг на друга, и что-то меняется. Я не могу это объяснить, не могу даже по-настоящему осознать, что происходит, но я чувствую это, как будто веревка проскальзывает сквозь мои руки, как будто трещина в полу разверзается между нашими ногами.
— Ты сказал, что доверишься мне, — говорит мой король.
— Я сказал, что попробую.
Мы снова смотрим друг на друга, и пропасть между нами становится все шире и шире.
— Мелвас не остановится, — говорю я, — пока ты не остановишь его.
— Есть и другие способы остановить его, кроме войны, Эмбри. Кроме как отправить тайных агентов, чтобы убить его.
— Я просто не понимаю, — говорю я с настоящим пылом, проводя рукой по волосам. — Неужели тебе все равно? Разве ты не любишь ее? Разве не ты клялся защищать ее? И все же снова и снова…
— Я буду делать то, что посчитаю правильным, — перебивает он. — А ты, как мой вице-президент, будешь выполнять то, что я скажу.
Я смотрю на него так, словно впервые вижу. Крупный нос и острые скулы, квадратная челюсть и зеленые глаза. Упрямство, решительно расправленные плечи. Он не отступит. Несмотря на похищение, видео, смерть Лео, сегодняшнее нападение — он не изменит своего решения.
— Какого хрена, Эш? Если это не убедило тебя действовать, то, что же тогда?
— Неужели ты настолько плохого мнения обо мне, что считаешь, будто я выбираю бездействие из трусости? Или самоуспокоения? Ты не думал, что я пытаюсь найти более безопасное решение? Несколько месяцев назад я бы даже не задумывался, прежде чем ответить. А сейчас…
— Я, черт, возьми, уже не уверен. Так и будет до конца твоего срока? И твоего следующего срока? Мы просто будем сидеть сложа руки и ждать, когда Карпатия придет за нами? Что, если в следующий раз это будет не только Грир? Как насчет террористической атаки? Или вторжения на территорию одного из наших союзников? Что тогда?
Эш прищуривает глаза.
— На что ты намекаешь, Эмбри?
И я говорю это. Озвучиваю, потому что боюсь за Грир, потому что злюсь на Грир, потому что Эш слишком упрям, чтобы хоть на секунду прислушаться к моему мнению. К растущему внутри меня предчувствию, что Мелвас не успокоится тем, что придет только за Грир, что скоро он придет за всеми нами.
— Я считаю, ты даешь слабину.
Мне приятно и в то же время ужасно говорить это, с моей груди упал тяжкий груз, а во рту пересохло, словно в глотку засыпали толченого стекла. Эш сжимает челюсть, его глаза вспыхивают, и трещина между нами расширяется и углубляется, все дальше и все больше. Но мы приезжаем на кладбище, дверь машины открывается, и мгновение ускользает.
— Я должен найти Грир, — наконец произносит он, и если раньше мне казалось, что в его голосе слышны хриплые нотки, то теперь это совсем не так.
— Пока, Эмбри.
— Пока, Эш.
И когда я смотрю ему вслед, мои мысли заполняют чувство жестокости и решительности, оно настолько обидное и мстительное, что я никогда бы не позволил ему поселиться в голове, если бы мыслил здраво. Но, тем не менее, оно вонзает свои зубы в мои мысли, вгрызается глубоко в ту часть меня, которая любит Грир так сильно, что не могу дышать, вгрызается в ту часть меня, которая когда-то считала войну великим приключением.
