У нас еще были психологи-эксперты, готовые дать показания о моем расстройстве настроения и слабом самоконтроле, но Джек проявил себя как подарок, который возвращается снова и снова[14]. Опасаясь, что присяжные могут проявить сочувствие к мальчикам, которые так мне симпатизируют, а заодно и ко мне, за то что я не оправдываюсь, на следующее утро прокурор округа предложил мне признать вину в обмен на 4 года условно, на что я ответила согласием. Я не могла приближаться ближе чем на тысячу ярдов к школе, не могла оставаться наедине ни с кем младше 18 лет без присмотра, обязана была посещать собрания для осужденных женщин-сексуальных преступников. Но все же я была на свободе.
В день освобождения адвокат заключил меня в поздравительные объятия, которые, предполагается, должны были означать торжество в битве за благородную мораль. «Мы сделали это», — гордо объявил он, затем преувеличенно радушно похлопал по спине. Его глаз слегка дернулся, мимолетная мысль доставила ему дискомфорт, но лишь на короткое мгновение. «Теперь держите руки при себе, не давайте им волю, слышите меня?»
* * *
Через год после освобождения мне разрешили выехать в сонный пляжный городок и перепоручили присматривать за мной полицейской даме, которая носила шлепанцы. Она часто повторяла фразу «Твоя лучшая оценка — хорошо» во время моих регулярных анкетирований во время регистраций. Здесь тихо.
Сейчас я работаю в баре под открытым небом у семидесятилетнего старика по имени Дейв, который чересчур любит шуточки про виагру. «У меня было пять сердечных приступов», — говорит он, распахивая полы своей гавайской рубашки и обнажая внушительный набор лиловых рубцов на фоне красновато-коричневой кожи груди, — «И я, наверное, не переживу шестой. Но помереть ради тебя стоит». Я закатываю глаза и называю его извращенцем. С его выходками легко мириться, потому что он платит мне из-под полы. Я пока еще никому не называла здесь свое имя, кроме офицера полиции. Я снимаю гротескно выглядящий трейлер на болотистой окраине города, так что у меня нет соседей, которым бы я обязана была сообщать о своем статусе сексуального преступника. Ближайшее ко мне жилье — заправочная станция «Ситго», в трех милях по дороге. Этот город — не более чем перевалочный пункт, и все это временно. Сейчас самые насущные мои проблемы — возобновление кислородных инфузий и светодиодных масок, поддержание баланса микрокомпонентов в диете для оптимальной эластичности кожи — съедают большую часть моих заработков. Когда-нибудь скоро, когда я наберусь терпения, я найду какого-нибудь состоятельного мужчину и начну с ним встречаться. Но сейчас, после судебных тяжб, так хорошо пожить, не делая ничего, что меня отвращает, кроме пребывания в нищете.
Большую часть времени я провожу на пляже при курортных отелях или в открытом баре на набережной, где я сижу, выжидая недовольных подростков, которым осточертело сидеть в комнатах с родителями. Иногда они выходят прогуляться в одиночестве в сумерках. Я смотрю на предательскую бледность, выдающую в них учеников, приехавших сюда на каникулы. Я не хочу рисковать с местными мальчиками. Вместо этого, я представляюсь Минди или Дженной и говорю, что я тоже на каникулах, учусь в колледже, и спрашиваю, учатся ли они там же. Некоторые врут и притворяются, но большинство со смехом признаются, что им только четырнадцать, а потом становятся еще более польщенными, когда мой интерес не ослабевает. Мы находим раздевалки на пляже их отеля, одноместные туалеты в какой-нибудь забегаловке, темные углы пляжа, где два тела на полотенце не привлекут внимание. Когда они настаивают на номере телефона, я даю им ненастоящий. Если же требуют встретиться на следующий день, я назначаю встречу под белой вершиной «той хижины» на противоположном конце пляжа и никогда не прихожу.
Пока что моя юность и внешность легко позволяют это делать. Я стараюсь не думать о сумраке лет, ждущих впереди, когда время начнет медленно забирать мою молодость и необратимо изменять тело. Придется ограничиться определенным типом — мальчики без матери, или настолько сексуально голодные, что не будут против моего подержанного состояния. В конце концов, мне придется найти хорошо оплачиваемую работу в городе и искать алчных до денег, которых я смогу снять на ночь. Но это случится еще не скоро, между сегодняшним и тем днем будет еще много веселья.
Я, конечно, теперь не забываю, что не стоит испытывать удачу. Неделями, когда ничего не происходит, я тренируюсь удовлетворяться воспоминаниями. У меня сохранились почти фотографические воспоминания о счастливых временах с Джеком и Бойдом, и я часто о них думаю. Я представляю их именно такими, какими они запомнились мне, когда впервые вошли в мой класс. Иногда мысль о том, что сейчас им почти восемнадцать, обертывается вокруг их образов как змея, и мой желудок обрывается, когда я представляю их полностью возмужавшими. Если я наткнусь в своем баре на Бойда, приехавшего сюда в отпуск, меня охватит тошнота — это будет не лучше, чем воочию увидеть реанимированный трехсотлетний труп. Оба они — до сих пор любимые объекты моих фантазий, которые я собираю в единое целое, — в конце концов, я столько раз была с ними. Но иногда подсознание пробивается наружу с мыслью о том, что они сейчас фактически взрослые мужчины. От этого мастурбировать становится тяжело. Иногда, ночами, чтобы достичь оргазма, мне приходится придумывать альтернативную историю и говорить себе, что ни один из них не выжил тогда, перед моим арестом, — Джек пострадал от смертельного удара, нанесенного ему в лесу моей рукой, а Бойд, истекая кровью в одиночестве в спальне Джека, умер не приходя в сознание от шока.
Triple-Crown — американские соревнования по конным скачкам.
Марка лакричных конфет.
Популярная марка мятных конфет, которые упаковываются в жестяные коробочки.
Triple A (AAA — Американская автомобильная ассоциация; англ. American Automobile Association) — некоммерческая организация, в том числе занимающаяся предоставлением технической помощи и эвакуацией автомобилей.
Dairy Queen — сеть ресторанов быстрого питания.
Tylenol PM — торговая марка обезболивающего.
Anti-Public Displaying of Affection — запрет на публичное проявление любви; практика, когда в учебных учреждениях США запрещаются открытые проявления симпатии, как то: поцелуи, объятия и т. п.
