— Телефон в кабинете оставил. Кто там?
— Из администрации. Ергашов.
— Кофе ему сделай. Приду сейчас.
— Хорошо.
— Что с убийством?
— Каким именно?
— Последним, Сереженька!
— Как раз просматриваю заключение. Смерть наступила вследствие удушения. Насильственные действия сексуального характера. В легких обнаружена какая-то неопознанная пыль.
— Следы, улики, отпечатки, ДНК?
— Есть два профиля. Но пока — ни одного совпадения с теми, что успели взять.
— Руденко, дуй по адресу. Опроси соседей.
— Так вчера, товарищ подполковник.
— И как?
— А что, как всегда, моя хата с краю… Никто ничего не слышал.
— Быть такого не может. Живут в муравейнике, стены тонкие, не слышали они, ага, — ворчливо рассуждал Головко, постукивая пальцами по столу Михаила. — Я должен учить вас работать?
— После обеда еще раз съезжу. Одни соседи вчера не открыли.
— Не после обеда. А сейчас! Оба.
— Есть, товарищ подполковник!
— Время два ноль два, а Перекатова все нет… — отметил Иван Петрович нараспев, словно опоздание подчиненного его и правда радовало.
— Он, очевидно, в лаборатории, — сухо обронил Градский, убирая ненужные бумаги в стол. — Я просил уточнить кое-что по последнему делу.
— А по телефону нельзя?
— Телефон к делу не пришьешь, — рискнул заметить с сарказмом. — Я просил лично посмотреть и сделать фото, так как эксперт не понял, какой именно ракурс нужен.
— Все-то у вас схвачено, я смотрю… Аж гордость берет! Мы в надежных руках.
— Так точно, товарищ подполковник! Можете спать спокойно.
— Я тебе дам "так точно", Градский! Я тебе… Через минут сорок зайди ко мне.
— Так я на выезде буду. Вы сами сказали съездить по адресу.
— Я знаю, что я сказал, — буркнул сердито. И тут же раздраженно внес поправки в собственные распоряжения: — Пусть Руденко сам съездит! А ты постарайся, чтобы было о чем докладывать.
27.2
Дни жаркого южного лета заканчивались. В том самом злополучном парке, как и семь лет назад во время их первого нелепого свидания, солнце подогревало все доступные поверхности, а ленивый ветерок слабо потряхивал скоротечно теряющими яркость и влагу каштановыми листьями. Однако туристы и коренное население, словно догоняя чудное и любимое время, толпами сновали по узким аллеям.
Двигаясь по памяти, Градский прошел к скамье, где когда-то с не самыми благими целями впервые поджидал свою наглую Плюшку. Разочарование ударило в грудь хлесткими розгами. Ее не было. Она просто не пришла.
Прикрывая на мгновение глаза, попытался собрать разбросанные мысли. Первые попытки оказались жалкими. Все пункты псевдоразумного плана уходили в разные стороны. Конкретного и адекватного решения не находилось. Только ведь душевный покой уже потерян. Не мог Градский тупо развернуться и отправиться домой.
Обошел всю территорию, но эта… Как ему в пылу эмоций ее назвать? Эта мелкая дозревшая "умничка", очевидно, не поддерживала теорию временных повторений, и возвращаться к долбаному придурку Градскому не планировала.
А ему что делать? Если она снова поперек горла и во все остальное уперлась?
Да даже, мать вашу, не снова… Эмоции, чувства, ощущения — все это, под гнетом тяжелого бремени вины и загноившегося желания оградиться от социума, затерялось там же, на дне ямы. Стоило ему окрепнуть, утвердиться в собственной психологической выдержке, поднять голову и расправить грудь — прилетело обратно. Ударило. Оглушило. Выбило из привычной полосы. И он уже по встречной двигался, с той же агрессивной скоростью.
Сергей не мог не злиться, хотя и осознавал, что прав на это чувство у него меньше нуля — где-то там, ниже полюса с минусом и запятой. Он ведь снова дал Доминике целых шесть дней. Когда-то так много, чтобы на попятную пошла, сейчас — чтобы спокойно сделала свой выбор.
Мрачно брел к выходу, когда внезапно, подняв расфокусированный взгляд, заметил входящую в парк Нику.
Вторая встреча поразила Градского еще сильнее. За шесть дней он сжился с первыми ощущениями, сорвал с пыльных цепей старый ларец с грифом "siveef dreams[1]", справился с хитроумной арифметикой реальной жизни и принял внутрь себя новую Доминику.
А увидев ее повторно, понял, что за эти тягучие сутки чувства умножились. Расползлись по организму. Словно голодные твари, захватили каждую клетку. Протяжно рыча, устроили внутри Града перестройку. Первым делом снесли половину последних застроек и сняли с зоны отчуждения потрепанную табличку "карантин".
Грудную полость заполнило горячее тепло.
А потом… Сергей заметил, что Ника пришла не одна. Она катила перед собой большую детскую коляску.
Восприятие разорвало на части. Все, что ок успел понять и принять, провалилось куда-то ниже плинтуса, под землю.
— Привет, — она улыбнулась так, словно рада, что он ее дождался.
У него внутри эта эмоция отозвалась тупой опустошающей болью.
— Привет, — выдавил глухо.
Поравнявшись, принял с ней одно направление. Зашагали вглубь бушующего зеленью парка.
Градский бездумно заглянул в люльку, на ходу прикидывая, какого возраста ее ребенок. В силу того, что раньше подобное он не изучал, определил с каким-то уж слишком большим разбегом: от двух месяцев до двух лет.
— Девочка? — спросил все так же хрипло и сдавленно.
— Мальчик. Лёнчик, — посмотрела на ребенка с неприкрытыми чувствами. Любовью и гордостью, от которых Градскому стало физически плохо. — Леонид.
За ребра намешало много всего. Половину из списка даже перед собой стыдно было озвучить. На вершину, по неясным для Сергея причинам, вырвалось совершенно новое незнакомое чувство — зависть.
— Сколько ему?
— Четыре месяца.
— Большой.
— Угу. В отца, — по-своему поняла его скупые размышления Ника.
Градский на мгновение прикрыл глаза, удерживая за перебитыми ребрами растоптанное вдребезги сердце.
Понял, что эта встреча была совершенно лишней. Все — ошибка. Надо было остаться за порогом. Он же влетел в ее спокойную устроенную жизнь со своим привычным нахрапом. Назад теперь как?
27.3
— Давно замужем?
— Пять лет.
Неправильная и эгоистичная мысль снова прокралась в его воспаленные мозги: быстро справилась.
— И как? Счастлива?
— Очень.
До сегодняшнего дня относительно плевать ему было на Савраня. А сейчас утробу затопило необузданное сумасшедшее желание: забраться скотине в голову и отобрать все, что связано с Доминикой.
С тем, что она замужем, у него хватило времени как-то примириться. Ребенок же стал новым ударом. Ситуация поменялась, набрала масштабы. Сознание выстроило логическую цепочку: женщина любит — решает забеременеть — принимает в себя мужское семя — носит плод под сердцем — в муках приводит в мир
— любит это существо. Это кольцевая: от любви к любви. И как он собирался ее разрывать?
Сердце в груди Градского заколотилось тяжело, глухо, бессильно.
— А ты как? Эта девушка, с которой ты стоял на вечере до того, как подошел… У вас серьезно?
Мотнул головой, не глядя на нее.
— Это не то.
Определенно, не то.
— Ясно, — тихо отозвалась Доминика, продолжая семенить рядом и катить коляску.
— Работа нравится?
— Подходит, — вышло из него все так же хрипло.
Повернув голову, снова поймал момент, когда Ника улыбнулась ребенку и выдала губами тот странный причмокивающий трюк, который используют с детьми все женщины. Пацан беззубо разулыбался. Замахал пухлыми, словно лента сарделек, руками. И притих, не отрывая от Плюшки восторженных глаз.
— А ты в "Атмосфере[2]" живешь, да? — спросила, даже не глядя в его сторону.
Продолжая развлекать мальчонку, звонко цокнула языком.
— Откуда знаешь? — удивился Сергей.
— Я тебя однажды видела. Мы близко живем. Я — на Гагарина. Тоже новострой, но намного скромнее, конечно, — улыбнулась уже Сергею, но как-то не особо тепло. Будто с некой издевкой. — Нашу очередь "СтройГрад" в декабре сдавал.
