Серега раньше не понимал, когда кто-то нервничал или психовал. Сейчас же у него самого разыгралось в груди какое-то муторное тошнотворное чувство тревоги. Что- то там внутри монотонно гудело и ныло.
Градский не понимал, как и почему это случилось. Столько лет видел гнев отца и не ощущал его. А тут совершенно чужой человек… Он ее чувствовал. Каждую ее эмоцию.
"Возможно, все дело в ней…"
"Может, она действует так на всех…"
Секс с рыжей на некоторое время притупил внутренний нервный зуд. Но голова, как была тяжелой, так и осталась. Приходилось надеяться, что все-таки перебрал с алкоголем. На трезвую должно полегчать.
Уже дома, после ледяного душа, открыл настежь окна и сел за письменный стол. Со двора доносился лай собак и монотонное пение сверчков. Стрелки часов двигались и двигались, а Град безостановочно царапал старенькую тетрадь своим размашистым почерком.
Лучше бы ты промолчала…
Лучше бы никогда на меня не смотрела.
Люди бывают злыми, я же просто спокойный.
Независимый, монолитный, абстрактный.
Лучше бы ты промолчала…
Все эти взгляды и фразы,
Все эти бл*дские моменты типа душевные…
Губы твои нежные,
Милый румянец, на атласной коже,
Дрожь пушистых ресниц…
Не пытайся даже понравиться.
Я на таких не ведусь.
Лучше бы ты промолчала…
И думать о тебе никогда не пришлось бы.
Теперь же в пустой и холодной душе
Мы с тобой на выбывание.
Тебя нет.
Меня нет.
Глава 3
Внутри твоей реальности гуляют сквозняки…
© Гражданская оборона "Я иллюзорен".
Нервное возбуждение отпустило. Тревога и гнев схлынули. Уже наутро после той злополучной вечеринки Сергей проснулся с безмятежной и непоколебимой тишиной в душе. В понедельник, столкнувшись с малолеткой в фойе универа, смотрел на нее пристально, дольше положенного, и ничего не чувствовал.
"Отлично!"
Он был в норме.
Она же продолжала вести себя, как дикарка.
В моменты случайных столкновений Сергей улавливал в ее взгляде вспышку узнавания, а следом за этим просто немыслимое раздражение и даже откровенную злобу. Выказав свое молчаливое презрение, эта ненормальная обычно отворачивалась. Градский особо не реагировал, плевать он хотел на ее к нему отношение. Один раз, так, эксперимента ради, снизошел, сам с ней поздоровался. Она не ответила.
Надеялся, что нервничает в ожидании условленной встречи. Ждал, что попытается извиниться и взять свои слова обратно. Его бы это устроило, так и быть. Не было никакого желания хоть как-нибудь возиться с неуравновешенной малолетней выскочкой.
Только вот Кузнецова к нему не подходила.
А с приближением часа X, в промежутках этих убийственных переглядок, вопреки упорным сопротивлениям Градского, рос между ними какой-то странный градус напряжения. Пересекался с ней только в коридорах универа. Ни разу не разговаривал, дольше нескольких секунд не смотрел. А в груди вновь проснулось и закопошилось какое-то неуместное и неуютное чувство. Руки чесались грубо тормознуть девчонку, хорошенько встряхнуть и потребовать, чтобы вела себя адекватно.
Всем нравиться невозможно, Градский это понимал. Но как же достали эти ее абсолютно беспричинные злобные взгляды!
"Что он ей сделал?"
"Кто она такая вообще?"
От "громких" отцовских наставлений мозги кипели. Мать тоже, в своей обычной манере, проходу не давала. Нудила и нудила, без остановок. Наперед стала бить тревогу по поводу курсовика, который сдавать только в декабре. Еще и умудрялась нагнетать ситуацию чуть ли не до трагедии. Для себя, конечно. Серега был спокоен, как удав.
— Ты закончил с первым разделом?
— Еще нет.
— Как нет? А когда?
— Не знаю.
— Ты шутишь?
— Вовсе нет.
— Я настоятельно тебя прошу, подойди завтра к Катерине Игоревне. Не затягивай. Ты же понимаешь, как это важно?
— Ок.
— Объясни ей, с чем у тебя возникли проблемы. Обрисуй ситуацию. Ты же понимаешь, Сережи, как это важно сейчас?
— Ок.
Проблема была в том, что Сергей вообще ничего не писал. Давно нашел человека, который делал все за него. Не Кузнецовых, их "авторство" в универе стали узнавать. Разыскал доцента-пенсионера, который не стеснялся писать попроще, подстраиваясь под посредственную успеваемость Градского. Мать ни сном ни духом: до сих пор верила, что он все работы сам выполняет.
Святая наивность, ей Богу!
Он дома находился пару часов в сутки и то, чтобы поспать, а курсовой "в разработке". Как будто он к Карпу каждый вечер ездил заниматься.
Бежал из дома, лишь бы не слушать непрекращающийся поток родительских нападок. Домой исключительно кочевать и возвращался. По поводу ночлега у Града имелись свои заскоки: уснуть получалось только в своей комнате. Пару раз у Карпа оставался, проворочался до рассвета. Теперь же, нагулявшись, всегда рвался домой.
На протяжении недели Алина сделала несколько попыток поговорить с ним по поводу своей придурочной сестренки.
— Ты же понимаешь, что Доминика отреагировала слишком эмоционально в силу своего возраста?
Уже в ушах стояло это ее бесконечное "Доминика". Парило конкретно.
— А сколько ей? Двенадцать, что ли?
— Семнадцать, — пропуская мимо ушей жесткий тон, уточнила девушка. — Понимаешь, она в нашей большой семье самая младшая. Прадедушка, бабушка с дедушкой, папа с мамой, мы с сестрой — все с ней носятся. Вечеринка у Карпа — ее первая туса. Вообще никуда не ходила, понимаешь? Сначала действительно возраст не позволял, а потом не с кем было. Мы же с Русей постоянно в Одессе, даже летом, — откровенно делилась, не замечая того, что Град ее излияния вполуха слушает. — Да она никогда и не просилась на подобные мероприятия. Дом и школа — вся ее жизнь. А летом у бабушки с дедом в деревне отсиживалась. Сено, куры, гуси, огород… К сентябрю шоколадная, а волосы белые-белые… — продолжала с улыбкой. — Доминика сама себя воспринимает младше биологического возраста, понимаешь? Может вспылить по-детски, взбрыкнуть на пустом месте… Но, поверь, Град, она очень хорошая и добрая девочка.
— Добрая? — хохотнул, притомившись от затасканного "понимаешь". Люди любят перебарщивать этим словом. Суют просто в каждое предложение, будто все вокруг обязаны мыслить аналогично. — Она злая, как черт.
И это самое безобидное, что он готов сказать о малой вслух.
Алина потухла. С грустью догнала, наконец, что рассказ его не впечатлил.
— Ты ее совсем не знаешь, — изрекла с обидой. — Доминика — необыкновенная, — последнее сказано с каким-то разительным превосходством, будто ему, Граду, предстоит скорбеть об этом полжизни.
Его ухмылка в ответ на ее слова выражала глумливое презрение.
Алина перевела дыхание, чересчур концентрируясь на этом физиологическом процессе. Размышляла, что еще можно сказать. Свои подозрения о том, что Ника подсознательно Градского боится, выказывать не стала. Поняла, он от души посмеется. Возможно, даже как-то использует в своих интересах. А Ника ее потом не простит- ни за какие коврижки.
— Я пытаюсь сказать, Град, вот ты, как взрослый, должен повести себя мудрее.
Странно, но именно после этой фразы в глазах парня что-то изменилось. Алине определить бы еще, что именно? Плюс или минус?
— Она не придет? — спросил, в свою очередь сосредоточенно ее изучая.
А до этого ведь держался так, словно, слушая ее, проявляет царскую милость. Да, если бы не Доминика, Алина бы перед ним ни за какие блага мира так не прогибалась! Хвала Богу, Градский ею не интересовался, она им — и подавно. Три года удавалось поддерживать нейтральные приятельские отношения в стиле "привет-как дела-пока", не особо вслушиваясь в интонации ответов.
