Ночью, лежа в постели, меня продолжали тискать девичьи руки. При этом я бесстыдно испытывала наслаждение. А когда мне приснилось, что сначала Ленка, а затем эта мамочка, ее отталкивая, полезла меня целовать, я проснулась…
Ночь. Тихо и только троллейбус какой–то запоздалый провыл под окнами, привычно успокаивая.
Что это было? Что? — Спрашиваю себя. Почему все, что было связано с моим переодеванием, так на меня подействовало?
Что значит, я выгляжу сексуально? — Пытаюсь разобраться.
Значит, когда я в своем обычном женском наряде, то я не сексуальная, а вот когда я переоделась… Что все это означает?
Почему почти все они на меня, как на банку с медом, налетели? Нет, банку, так как–то неправильно себя сравнила. — Думаю про себя. — Я же могу быть сексуальной. А я на банку, даже из–под венгерского Глобуса не выгляжу. Как эта тетка сказала? Ах, да! Что фигурка у меня классная и попочка… Нет, о попке она как–то по–другому? Кажется, сказала, что она у меня круглая, нет кругленькая и еще какая–то. Ну ладно, не вспомню.
А о груди… Мамочка! Вот же я как опростоволосилась? И что это меня за язык потянуло такое ей ляпнуть насчет ее груди?
Нервничала, вот и сморозила!
А чего это я занервничала? Ах, да, Ленка стала наезжать…
Да! Как–то все не по–взрослому получилось! И вопрос этот и то, как я сбежала…
Повернулась набок. Попыталась уснуть, а в голову все лезут и лезут их глаза, улыбки какие–то двусмысленные…
Нет! Что–то в этом есть! Точно! Вот завтра возьму и переоденусь, да и выйду на улицу мальчишкой! А что? Идея хорошая!
И оттого я вдруг почувствовала, что меня эта идея стала будоражить, возбуждать…
Почему–то решила грудь свою потрогать. Потом рука моя сама поползла ниже, ниже… У меня мелькнуло в голове почему–то в тот самый момент, когда мои пальцы наткнулись на мой возбужденный….
Я сексуальная!
— Я сексуальная! — Не могла себя лишить такого удовольствия и проговорила себе тихонечко вслух.
А потом уже не могла остановиться и пальцы мои привычно зарылись, несильно и настойчиво принялись за мое, теперь уже сексуальное тело! Уснула я только после того…
Музыка все время звучала невыносимо громко, и веселые, вспотевшие от танцев лица ребят мелькали перед Борькой. Он стоял одинокий и всеми забытый. Неожиданно как–то все изменилось после триумфа их выступления с Наташкой на сцене. И если ее он все время замечал танцующей с кем–то из девочек, то к нему кроме классной никто не подошел за целую вечность. Лучшее, что происходило, это когда кто–то из ребят, как бы украдкой бросал в его сторону взгляд, но не больше. Никто не подходил и не приглашал его на танец, а сам он все не решался, видимо, мешала природная застенчивость, так он сначала подумал. Но потом…Чем дольше он стоял в этом водовороте смеха и радости, тем сильнее испытывал неудобство от своего вида.
Вида, которым он так гордился совсем еще недавно и такого, что даже Наташка его сперва не узнала, пока он ее не спросил об этом. Он заслуженно гордился своим нарядом. Со стороны он представлял собой довольно симпатичную и высокую худощавую девушку в довольно пикантном, но броском наряде.
Высоко поднятая юбка плиссе обнажала худощавые, но ровные ножки, которые опирались на туфли с высокими каблуками, блузка, которую эта стоящая перед нами девушка все время прикрывала скрещенными на груди руками. И если бы не косметика, которая немного неумело была нанесена на лице, то никто бы и не догадался, что перед вами ряженая. Да, просто ряженая девица, но никакая не девушка.
Правда, все, что было в его образе женского, в том была основная заслуга его сестер, особенно старшей сестры, которая настояла на том, чтобы он надел ее роскошную юбку — плиссе, и сверху почти прозрачную белую кофточку, с мелкими пуговичками и свободным воротничком.
Вспомнил, как он отбивался еще от их настойчивых предложений натянуть ему на ноги коротенькие чулочки на резиночках. Нет! Слава богу, отбился и согласился только на темные черные колготки со швом сзади, которые так приятно обтягивали ноги и попу, обозначали середину его стройных ножек. Потом, правда, ему еще пришлось выдерживать настоящий бой и никак не соглашаться нацепить на себя беленький лифчик младшей сестры, но они настояли. И вот! Именно потому он все время стоял со скрещенными руками. И даже бусики, красивые и яркие не прикрывали того, что скрывалось за тканью блузочки.
А туфли на каблуках! Вспомнить смешно, как он учился ходить на них, почти на цыпочках! О чем он никогда раньше не догадывался, видя в таких же лодочках других девчонок и сестер. А ведь нелегко пришлось научиться, трудно! Еще бы, с непривычки и все время приходилось стоять, словно на цыпочках! И он стоял! Стоял и сожалел…
Сожалел, что вырядился девчонкой и что с ним никто не только танцевать, но даже стоять не решался. А все почему? Стоял и размышлял Борька.
Попробовал ближе приблизиться к парочкам девчонок, которых пока никто не приглашал, и они стояли, смотрели на танцующих и всех их обсуждали, разглядывая. Но они от него отодвинулись, немного недовольные. Тогда Борька в другую сторону потянулся — к таким же, пока не востребованным мальчишкам. Но и те от него, словно от прокаженного! Он стоял среди всего этого веселья и следил за тем, как танцует Наташка безостановочно и его даже не замечает. Он видел, как раскраснелось ее лицо, как она как–то напряженно двигается, и вовсе не смело. И ему показалось, что ей тоже, как и ему, не очень–то комфортно было в ее мальчишеском образе. Он хотел с ней потанцевать, но об этом не могло быть даже речи, потому как Наташку, как только заканчивался очередной танец, тут же приглашала какая–то очередная девчонка на следующий. И так все время. Потом он увидел, что ее на какое–то мгновение оставили в покое, и он уже двинулся в ее сторону, но его снова остановила класная и игриво спросила:
— Ну, а ты, красавица, почему не танцуешь?
И тогда он неожиданно для нее, провоцируя.
— Идемте, я приглашаю…
— Нет, нет, Боренька! — Тут же отступилась от него, — я старая, тебе надо с молоденькими…
И эта не высказанная ей до конца фраза его больно задела. Он понял, что она так и не смогла сама определиться, с кем же ему танцевать: с мальчиками или с девочками.
Он отошел и тут же почувствовал себя изгоем, словно его не существовало для всех них. Словно на нем были надеты не женские красивые одежды, а какие–то одежды, сделавшие его невидимым. И он подумал, что этими странными мыслями ему надо будет обязательно поделиться с Наташкой. Поискал ее глазами, но не нашел. Видимо, пока его отвлекала классная, она вышла. Тогда и он следом поспешил на улицу. Кроме того ему уже надо было давно.… И он мучился, не решаясь до сих пор, в какой же туалет ему позволено было зайти: в женский или в мужской? Но туда и туда его не пустили бы, как он понял. А тут совпало, и он устремился на улицу…
