Итак, у П.Аретино и Д.Романо были античные предшественники. И оба в соавтора были в курсе того, что их «любовные позиции» отнюдь не первая в мире работа в этом направлении.
В России широкая публика мало знакома с Аретино. До сих пор только две его пьесы «О придворных нравах» и «Философ» были опубликованы в сборнике «Комедия итальянского возрождения».[50] Лишь в 1995 году появились в переводе его знаменитые «Рассуждения Нанны и Антонии». Издавая ныне «бесстыдные сонеты» Аретино, мы заполняем зияющую лакуну в знакомстве с этим выдающимся писателем, табуированным в России. Сочинений Аретино не знали но репутация его здесь сложилась прочно: его имя — в ватиканских «Индексах запрещенных книг», библиографы помещали в раздел «порнографической литератур». Однако, Пушкин на заре XIX века был знаком с этим именем. В одном письме поэта 1823 года упоминаются «восемь аретиновых поз».[51] Итак, в руках читателя — второе из самых скандальных после «Рассуждений Нанны и Антонии» сочинений Аретино, которое не смогли, как ни старались, уничтожить ни светские, ни духовные власти в течении почти пятисот лет.
Пьетро Аретино в своих сонетах использовал простонародный язык, заимствованный на улицах, площадях и борделях. Мы помещаем здесь один из примеров подстрочного перевода:
Поскорей предадимся ебле, душа моя, —
Для того ведь и созданы мы. Не скрою,
Я влеком пиздою, ты — хуем, готовым к бою,
А без них весь мир не стоил бы ни хуя.
Издатели посчитали необходимым отойти в переводе сонетов от этого языка. В данном издании сонеты Аретино приводятся в авторском переводе петербургского поэта Алексея Пурина, который, сохраняя смысл в первозданном виде, сумел опоэтизировать отношения героев сонетов, снимая с них обвинения в «нарушении благопристойности».
М: Поскорей предадимся страсти, душа моя,
Ибо именно страсть предначертана нам Судьбою:
Я влеком твоим лоном, ты — удом, готовым к бою,
А без них за весь мир и медяшки не дал бы я.
Если б можно было сливаться за гранью небытия,
Заласкали друг дружку до смерти мы с тобою,
Посмеялись бы вдоволь над ерундою —
Той, что Еве с Адамом в раю внушила змея.
Ж: Ах, конечно, кабы они не съели,
Эти робкие воры, запретный плод,
Никого бы стыд не терзал в постели.
Но оставим пренья! Ворвись в мой грот:
Пусть взорвется сердце, чтоб в нем зардели
Те хмельные гроздья, что страсть несет.
М: Ах, душа моя! В этом славном деле
Я готов использовать кроме пушки,
Также мощные ядра моей игрушки.
Ж: Закинь-ка мне перст меж ягодиц, старикашка,
А уд проталкивай медленно, куда надо,
Закинь мои ноги на плечи себе — отрада!
А дальше рази напролом — ни к чему поблажка,
Поскольку возлюбленной это ничуть не тяжко,
Церковных причастий приятней сия услада,
А коли наскучит в эдеме, сойди до ада,
Ведь тот не мужчина, чья слишком степенна пташка.
М: Засуну разочек спереди, после — сзади;
И тут и там — лепота для уда,
И ты не останешься, убежден, в накладе
Ни этак, ни так, дорогая. Пускай зануда —
ученый листает тупо свои тетради,
Не ведая, где в мирозданьи таится чудо;
И пусть, умирая от зависти, — бога ради! —
Интриги плетет царедворец, а я не знаю
Верней сладострастья дороги к раю.
Ж: Всех сокровищ мира желанней грозный
Этот жезл, достойный самой царицы;
Драгоценность всякая им затмится;
Он дороже жилы золотоносной.
О мой жезл! Спаси же, пока не поздно —
Распали тот пыл, что во мне таится!..
Хуже нет, если ловчая ваша птица
Мелковата — и кажется клеть бесхозной.
М: Вы правы, моя госпожа! Тот воин,
Что ребячьим дротиком в чрево метит,
Ледяной лишь клизмы, подлец, достоин.
Пусть уж лучше мальчиков он валетит.
Только тем, кто крепко и щедро скроен,
Как вот я, жемчужина лона светит.
Ж: Это верно, но так женский пол устроен,
Что когда в одиночестве нам не спится,
Мы готовы вонзать в себя даже спицу.
Ж: Ах, хорош! Ищи — не найдешь крупнее,
Покажи-ка его в настоящей силе!
М: Что ж, готов. Только сможете Вы снести ли
Сразу в норке — его и меня — над нею?
Ж: Речь твоя лепетанья детей смешнее!
Кто ж не жаждет, чтоб жжение утолили?
М: Но боюсь причинить Вам страданья… Или?
Ж: Стыдно слушать! Смотри, я уже краснею.
Повали же меня поскорее, смелым
Стань Марфорио, дерзостным стань титаном,
Овладей трепещущее-ждущим телом —
Пусть оно зайдется в экстазе пьяном;
И до костных тканей, по всем пределам
Разожги огонь в нем своим кальяном.
М: Разожгу — сейчас же займемся делом!
Уж скорей будет платье у Вас с изьяном,
Чем сомненье в лекаре столь умелом.
М: Эй, закинь вот так на плечо мне ногу,
Но узды моей не держи рукою.
Если хочешь править ты сей игрою,
Лучше двигай попочкой понемногу.
Коли конь на развилке не ту дорогу
Выбирает и скачет легко другою,
Он подобен плуту, ноне изгою —
Он ведь знает истинную, ей богу.
Ж: Не лукавь! Была б я последней дурой,
Отпустив узду, дав свободу змею;
Так что прямо мчись, жеребец каурый, —
Ибо сзади стала бы лишь твоею
Наша общая радость. И не спорь с натурой.
Делай дело — или слезай скорее.
М: Дорогая моя, о, не будь ты хмурой!
Я б с тебя не слез, даже если б вдруг мне судьба послала
Королевский зад на вершину фалла.
Ж: О, поскольку считаю я уд твой чудом
И вкушаю его ненасытным лоном
Я хотела б, чтоб полностью стал ты удом,
Я же — лоном, и уд утонул бы в оном.
Ибо если бы удом ты был, я — лоном,
Ты бы голод лона насытил удом
И добыл бы уда безмерным чудом
Все соблазны лона, что дремлют в оном.
Но увы, я не стану всецело лоном,
Ты не станешь также всецело удом.
Насладись хотя бы вот этим склоном.
М: Ну а Вы насладитесь вот этим зудом —
Поглотите уд Вашим нежным лоном,
Я же лоно Ваше наполню чудом —
И тогда, моя госпожа, со стоном,
Станем мы наконец — я всецело удом,
Вы всецело лоном.
