Он отпускает мой пиджак.
Я делаю глубокий вдох, решая начать с самого главного.
— Я ухожу с поста вице-президента. Официальное заявление об отставке поступит в офис завтра, но я хотел сначала поговорить с тобой.
У Эша такое выражение лица, будто я только что дал ему пощечину. Он отшатывается, быстро моргает и отворачивается.
— Эш…
— Дай мне гребаную минуту, Эмбри.
Но я не могу, просто не могу, потому что Эш повернулся ко мне спиной, и нотки боли в его голосе… они разрывают меня, вызывая нестерпимую боль.
— Ты должен понимать, что я не смогу стоять в стороне и смотреть, как ты не в состоянии защитить Грир.
Мои слова опускаются между нами, как железный занавес, и он оборачивается с непроницаемым лицом. Его брюки снова застегнуты, он прислоняется к краю стола и скрещивает руки на груди. В нем не осталось и следа от ранимого умоляющего мужчины, каким он был минуту назад, — он снова стал властным королем.
— Смотреть, как я не в состоянии защитить Грир, — медленно повторяет он, словно не уверен, что правильно меня расслышал.
Достаточно одного взгляда его зеленых глаз, скользнувшего по моему лицу, и он видит всю правду. Точно так же, как он понимал, за каким выступом скалы скрываются сепаратисты, как он мог провести своих людей по единственной безопасной тропинке в горящей деревне — также он может смотреть на меня и вытаскивать скрытую правду из моих слов. Я до сих пор не понимаю, как ему это удается, даже спустя столько лет, но, по крайней мере, я хорошо его изучил, и был готов.
Он глубоко вздыхает, а затем кивает сам себе.
— Как республиканец или демократ?
Я знал, что он интуитивно сразу раскусит правду, но меня все равно задевает этот долгий вздох, его покорный кивок.
— Республиканец.
— Полагаю, Морган будет твоим вице-президентом на выборах?
— Если я пройду праймериз.
— Ты пройдешь. — В голосе Эша звучит усталая гордость, от которой я замираю. Мне приходится на мгновение отвести взгляд.
— Что ж, ты понимаешь, почему я должен жениться на Абилин — я не могу позволить потенциально беременной моим ребенком женщине ходить без кольца во время предвыборной кампании.
— Значит, ты женишься на той, которую не любишь, только для того, чтобы досадить мне. — В его голосе слышится безучастность и усталость. — Ты сделаешь больно Грир, причиняя боль мне.
— Я не пытаюсь причинить тебе боль, Эш.
При этих словах он издает приглушенный смешок.
— Я серьезно.
Он выпрямляется и приближается ко мне на шаг.
— Я тоже, Эмбри. Я на самом деле должен в это поверить? Ты уходишь со своей должности, чтобы замахнуться на мою, потому что не хочешь причинить мне боль? Хочешь сказать, что я не смог защитить свою жену, и поэтому ты бросил нас обоих ради человека, которого ненавидишь, чтобы она не причинила мне боль?
Я набираюсь решимости, которую копил на случай такого исхода.
— Дело не в этом, Эш. Вопрос в выборе, который обезопасит Грир. Кто-то должен остановить Мелваса, но ты этого не сделаешь.
— Откуда ты знаешь? — спрашивает Эш с болью в голосе. — Откуда ты знаешь, что я этого не сделаю? То, что я не объявил войну и не пошел на убийство, не означает, что я не собираюсь делать все что в моих силах, чтобы защитить свою жену и страну.
— Разница в том, что я не боюсь делать то, что нужно. А ты, думаю, боишься.
— Ты уходишь от меня. Потому что считаешь меня трусом.
Я этого не отрицаю. По крайней мере, я обязан посмотреть ему в глаза, когда правда встанет между нами.
— О, боже мой, — говорит Эш, проводя руками по волосам, а затем сцепляя пальцы на затылке и расхаживая взад-вперед, пока правда доходит до него. Раньше он реагировал с бесстрастной логикой солдата, оценивая и изучая пейзаж, но теперь… теперь он реагирует как мужчина. — Боже мой. Ты бросаешь меня. Снова уходишь от меня, и я почти… я почти позволил тебе… — его голос сильно дрожит. — Я не могу поверить, что почти позволил тебе…
Он перестает расхаживать по комнате и расцепляет руки, уставившись на свои пустые ладони. Интересно, вспоминает ли он сейчас, как сжимал лацканы моего пиджака, когда прижимался ко мне.
В груди у меня все сдавливает.
Будь сильным. Вспомни лицо Грир в Карпатии, вспомни ее слезы.
— Мог бы и догадаться, — шепчет он себе под нос. — Я должен был догадаться.
— Эш.
Он поворачивается ко мне, и от него исходит столько гнева и боли, что я отступаю на шаг.
— Как всегда, Эмбри. Всегда. Я отдаю и отдаю, а ты делаешь мне больно. Ты швыряешь эту боль мне в лицо.
— Эш.
— Нет, — яростно произносит он. — Не смей. Ты поступаешь так снова и снова. Я делаю предложение, а ты отвергаешь меня, я второй раз делаю предложение, а ты снова отказываешь. Я впускаю тебя в свой брак, в свое сердце, в свою постель, а потом ты меня бросаешь. Сейчас ты не просто бросаешь меня, ты пытаешься украсть для себя то, что должно было принадлежать нам.
Несмотря на его ярость, в его глазах блестят слезы, и я чувствую, будто с меня заживо сдирают кожу.
— Я люблю тебя, Эш, — шепчу ему. — Я всегда любил тебя.
— Правда? Потому что я всегда любил тебя, и, очевидно, этого оказалось недостаточно.
Я делаю глубокий вдох, снова набираясь решимости.
— Ты говоришь так, будто для меня это легко. Это чертовски нелегко, Эш, это разбивает мое гребаное сердце. Мне было больно говорить тебе «нет» оба раза, я ненавидел себя за это, но я должен был — точно так же, как я должен сделать и сейчас. Разве ты не видишь этого?
Теперь я протягиваю обе руки, как будто умоляю его взять их в свои.
Эш не двигается. Лишь сжимает челюсти.
— Я не понимаю. Нисколько. Я вижу, что ты, как всегда, ведешь себя эгоистично. Ты заботишься только о себе и никогда по-настоящему не заботился обо мне, — на последних словах его голос срывается, и он отворачивается, чтобы я не видел его лица.
Эти слова разрушают меня, причиняют боль и хоронят в грязи моих собственных грехов, но одновременно они чертовски меня бесят. Как он смеет обвинять меня в эгоизме, когда понятия не имеет — ни малейшего, блядь, представления — что я для него сделал? О том, что я все еще делаю для него?
Выпрямившись, я произношу так холодно, как только могу.
— Мерлин сказал, что я не могу выйти за тебя замуж.
Проходит минута, прежде чем до него доходят слова. Эш смотрит на меня, опираясь одной рукой о стол, как будто ему нужно успокоиться.
— Что, прости?
— Еще в Карпатии. Когда я ехал на базу после реабилитации, он сел со мной в поезд и объяснил, что мы не можем быть вместе официально. «Если ты по-настоящему любишь его, принесешь любую жертву». Я знал, что он прав — черт возьми, даже идиот бы понял, что ты создан стать великим. И если бы этот разговор случился сейчас, в этом году, я бы послал Мерлина на хрен. Но тогда… Эш, тогда я не знал, сможешь ли ты делать то, для чего рожден, если мир узнает о нас. И даже в прошлом году, когда ты сделал предложение… Возможно, эта страна не переизбрала бы тебя, если бы люди узнали, что ты бисексуал, и как это могло оказаться на моей совести? Ты откажешься от своей мечты ради меня? Я ненавижу это, ненавижу, но я сделал выбор, послушав Мерлина много лет назад. Твое будущее важнее нашего.
Теперь Эш действительно опирается на свою руку, тяжело дыша.
— Я не… Ты не… Ты реально хотел выйти за меня?
— Господи, Эш, я бы зубами свернул эти горы, если бы это позволило выйти за тебя замуж. Я бы переехал с тобой в Канаду или на лошадиную ферму — я бы сделал все что угодно, поехал бы куда угодно. Были дни, когда я думал лишь о том, чтобы ты был всецело моим, не прятаться, а просто принадлежать тебе, как мы оба хотели. Но я не мог. Я могу винить Мерлина сколько угодно — и я виню, — но, в конце концов, это мой выбор. Ты должен был спросить меня.
— Ты должен был рассказать мне, — говорит он.
— Ты бы проигнорировал меня! Ты всегда был таким упрямым и благородным. Если бы я рассказал тебе, ты бы отказался от своего будущего, и мы бы разводили лошадей где-нибудь в Монтане.
