На самом же деле упрямство шерифа его порядком бесило. Обвисшие щеки с достаточно большими порами покрылись зарождающейся пленкой пота и красноты. Говард едва держался, чтобы не отвесить спесивому мальчишке пощечину.Его хотелось схватить и поволочь по земле, как строптивую бабу, вынудить заорать от боли и скрючиться у ног лошади. Сломать и подавить, сделать бесхребетным червем, умоляющим о пощаде на глазах у толпы.
Чтобы жители Кейптауна увидели, как жалок шериф, а последний…
Последний должен был просто подохнуть или взмолиться о том, чтобы жить хотя бы, как шелудивая собака, в грязи.
— Я думал, что тебе хватит ума не соваться в мой город и уйти своей дорогой, Говард.
— Мальчик мой. Что я говорил тебе про гордыню? Посмотри до чего она тебя довела. Тебя избили, как собаку, и повесели, как каторжника. Ты стоишь передо мной совершенно один, в окружении моих людей и ничего из себя не представляешь. Кровавую дорогу для милого городка выбрал именно ты, а не кто-то другой, заносчивый ты сукин сын.
Краем глаза Фостер заметил, как сильнее сжался Эрл на земле. Как в глазах отца Рут застыли слезы безысходности, а Гарри не смел и носа поднять. Как единственная дочь Хемпсов рыдала и не могла вырваться.
— Чего ты хочешь?
Выпалив нарочито быстро, точно в запале, Джеймс надеялся, что Данко уже прицелился в Орлсона. Что ещё немного и раздастся решающий выстрел.
— Хах… Чего я хочу? — повторив вопрос, Говард покачал головой.
Его взгляд оторвался от шерифа и прошелся по крышам домов, на губах расползлась мерзкая улыбка. Кожаные поводья скрипнули в пальцах, словно он делал огромные усилия, чтобы не позволить себе схватить за грудки стоящего рядом с его лошадью человека.
Взгляд вернулся к Фостеру.
— Что, Джеймс, стоило тебя прижать и все? Где же упрямство? Верность букве закона? В моем лагере ты был куда заносчивее, чем сейчас. Уже не так крут и есть что терять?
— Орлсон. Тебе был нужен я? Вот он я. Бери, делай, что хочешь. Но не трогай жителей. Кейптаун не станет твоим убежищем, если ты перебьешь всех и превратишь его в город-призрак.
— Хах… Джейми, Джейми.
С трудом наклонившись вперед, придерживаясь за рожок седла, дабы не свалиться, Говард широко оскалился. Взгляд глаза в глаза раззадорил его: больше можно было не скрывать ничего. Фостер его с потрохами. Один в этом гребаном захудалом городишке. Один с винчестером в руках, трепыхающийся, как рыба на берегу.
В глазах шерифа читались лихорадочные попытки найти выход из ситуации.
Но его не было.
О, он, Говард Орлсон, об этом позаботился! Он все продумал.
Задетая гордость продиктовала лишь один возможный ответ на оскорбление, и Говард ему следовал: что бы ни говорил и ни пытался сделать шериф, парни убьют на его глазах несколько человек. Пять, шесть, а может и десять. Он заставит его выбирать кто умрет следующим, не важно будь это ребенок или женщина.
Горожане поймут, насколько слаб и беспомощен Фостер. Лицемерная лживая речь Харви должна была разогреть толпу, подарить иллюзию надежды. И эту надежду Орлсон собирался медленно уничтожить.
Боль и унижение для представителя закона, а затем смерть в петле посреди площади.
Он заставит жителей Кейптауна сколотить виселицу и возьмет на себя роль судьи, присяжными станут люди, потерявшие родных по вине шерифа.
Да, именно так.
Злорадные, тешащие самолюбие мысли отступили под ответным взглядом Фостера, и Говард, склонившись с лошади к нему ещё ниже, понизил голос только ради одного мгновения:
— Город и так уже мой.
Зрачки шерифа расширились. Орлсон, приняв реакцию за ужас, хмыкнул и, выпрямившись, медленно потянул поводья лошади влево. Конь неспешно развернулся и двинулся обратно в толпу.
— Глэнтон, — окликнув негра, Говард, не глядя на него, кивнул.
Приклад ружья с силой опустился на челюсть Сэмуэля Хемпса, сбивая мужчину на спину. Острая шпора царапнула открытое горло и в следующую секунду пробила кожу.
Джеймс в момент вскинул ружье и прицелился в Глэнтона.
— Опусти оружие, шериф!
— Говард! — Джеймс окрикнул главаря, не сводя взгляда с негра.
Черт, черт, черт!
Он пристрелит черномазого сукина сына, если тот посмеет убить Хемпса. Но вот отменить приказ мог только один ублюдок.
— Говард!
— Эй, законник! Нажмешь на курок, и она труп! — перехватив внимание, Харви вновь приставил дуло револьвера к голове всхлипывающей Рут.
Крики усилились. Все чаще звучало протяжное и умоляющее: «Пожалуйста! Пожалуйста!» и «Мама, мам, мне страшно!». Женщины отворачивали головы детей, а мэр старался докричаться до самого Фостера:
— Джеймс, не стреляй! Опусти оружие!
Не стрелять? Блять!
Прицел по-прежнему держался на улыбающемся негре. Взгляд метался от хрипящего на земле Сэмуэля к бледной, как полотно, Рут. Дуло револьвера прижималось к её виску, а мозги в любую минуту могли вылететь из черепа прямо на землю. Палец Лейна лежал на курке, и что ему стоило нажать на него?
Как спасти обоих Фостер просто не знал. Что ему было делать?
Глэнтон, не сводя взгляда с лица шерифа, ухмыльнулся ещё шире. Будучи огромным черным здоровяком с руками, точно кувалдами, он нависал над Сэмуэлем, как гора. В иной раз ради забавы он бы придушил его одной рукой. Или выдавил глаза: вставил пальцы в глазницы и давил, давил медленно и неумолимо, пока бы этот белый мешок дерьма извивался и кричал. Или же он мог бы попытаться раздавить его голову, как переспелую тыкву — положить руки на виски и испытать свои силы. Ведь когда-то он гнул железные прутья, почему бы не попробовать заставить черепную коробку лопнуть?
Но сейчас все внимание Глэнтона держалось на шерифе. Колебания мужчины виднелись, как на ладони. Можно было потянуть ещё время, но четкий приказ уже отдали.
Резко ударив пяткой назад, он вбил шпору в горло старого хрена до упора, пробивая гортань.
Раздавшийся хрип потонул в женском крике.
Забулькавший кровью Сэмуэль потянулся руками к шее, но Глэнтон с силой дернул ногой, «стряхивая» старика со шпоры. Горячая кровь хлынула из раны, а мужчина, склонившийся от рывка вперед и пытавшийся сделать вдох, пережать рану, свалился в пыль, постепенно угасая.
— Отец! Отец!
— Не дури, шериф! Одно движение и мы порешим всех оставшихся!
Поднявшиеся крики, метания шерифа, понимающего безвыходность положения, и кристальное осознание необходимости хоть как-то действовать стали спусковым крючком для Лесли Буна. Стараясь выкинуть из головы убийство старика Хемпса, он незаметно выскользнул из-за материнской юбки, заслонявшей и зажимающей их с сестрой в уголке крыльца продовольственного магазина и просунулся через балюстрады. Затем тихо спрыгнул на землю, пробрался через группку людей, сбившихся у повозки, и осторожно прошмыгнул за дом. Переулок был пуст, оставалось пробраться меж домами так, чтобы бандиты ничего не заметили, а затем выбраться из города, чтобы привести помощь, пока не стало слишком поздно.
Подгоняемый чрезвычайностью ситуации и страхом, он не учел лишь одного — не все бандиты стояли на центральной улице. Поэтому резкий рывок за ворот и громогласный голос едва не заставили Лесли обмочиться.
— А ну стой, крысеныш!
Упирания, как и попытка вырваться оказались тщетными. Мужчина ударил Лесли наотмашь, стоило мальчишке предпринять очередную попытку к бегству. Это уняло прыть, и бандит потащил его к остальной банде.
Мелкого сученка вполне можно было пристрелить следующим.
— Лесли! Лесли! Твари! Не трогайте моего сына! Ублюдки, не трогайте моего сына!
Позабыв об ужасной расправе над Сэмуэлем Хемпсом и приказе не двигаться, Амелия Бун кинулась вперед, но сделать ничего не смогла. Один из стоящих рядом бандитов перехватил её и, ударив, опрокинул на землю. Кровь залила лицо, а разбитый нос практически сразу прекратил дышать.
Подскочившая сзади женщина постаралась схватить Амелию за руки и удержать на месте.
— Мой сын! Не надо! Прошу… Лесли!
