41
***
Обожаю сидеть в постели, ничего не делать и лопать торт.
Вот только делаю я это крайне редко. И уж точно не при маме…
Но в этот раз мама и сама лопала «Птичье молоко», усевшись рядом со мной. Принесла поднос с кухни, чтобы не испачкаться, и две тарелки со здоровенными кусками торта на них. И чай.
— Только подожди, пока согреется, а то у тебя горло, — сказала она, и я кивнула, признавая её правоту. Учитывая тот факт, что раньше мама никогда в жизни не разрешила бы мне подобное безрассудство, подождать, пока согреется торт — мелочи.
— Вкусно. Спасибо, мам.
— Да не за что.
Я, честно говоря, и не собиралась у неё ничего спрашивать. Наверное, боялась, что как только спрошу, эта новая мама исчезнет, и вновь появится та, которую я знала всю жизнь. Отберёт торт, уложит в постель, завернув в кокон, и начнёт бухтеть, какая я глупая и безответственная, и что бы я без неё делала.
Но мама заговорила сама.
— Рита… Те четыре года, что тебя не было, я ходила к психотерапевту.
Я поперхнулась «Птичьим молоком».
— Что, прости?
— Хотя нет, не четыре… Я не сразу осознала необходимость пойти и разобраться в себе. Точнее, даже так — я хотела разобраться в тебе, Рита. Я признала, что совершенно тебя не понимаю, и решила — чужой человек, да ещё и специалист, наверное, сможет объяснить, почему ты такая.
— И как? — я усмехнулась. — Объяснил?
— Объяснил. Только не так, как я ожидала. Знаешь, это оказалось больно. Я поначалу сопротивлялась вовсю, когда врач пыталась вытащить на поверхность истинные причины твоего поведения. Точнее, моего поведения… Я не хотела понимать, не хотела осознавать, и даже думала прекратить сеансы.
Мама замолчала, будто вспоминая, и я подтолкнула её, спросив:
— Не прекратила?
— Нет. Ольга Максимовна — это мой психотерапевт — однажды поинтересовалась, кого я люблю больше — себя или свою дочь. И когда я ответила, что тебя, и ради тебя на всё готова, она сказала: «Ну вот и сделайте это ради Риты». Поэтому я и осталась, и продолжала рассказывать, и отвечать на вопросы, и выполнять какие-то тесты… И через какое-то время пришло понимание. Это оказалось очень больно, я уже говорила… Я много плакала. Пыталась тебе дозвониться, но ты не брала трубку. И я боялась, что больше никогда тебя не увижу. Думала поехать к тебе, но никак не могла справиться со страхом.
— С каким страхом?
— Со страхом, что ты меня не простишь и выгонишь.
Я удивлённо улыбнулась.
— Мам, ты чего? Как же можно выгнать… маму?
Она вдруг всхлипнула и, резко отодвинув поднос с опустевшими тарелками так, что он чуть не опрокинулся на диван, обняла меня.
— Бедная моя Ромашка. Бедная девочка.
Я совсем растерялась.
— Мам?..
— Ничего-ничего, я сейчас перестану плакать, — говорила она, поглаживая меня по голове. — Ты всегда была очень доброй, Рита. Я не уверена, что простила бы себя, будь я тобой.
— Ну ладно тебе. Как же можно не простить маму? — сказала я, тоже обнимая её.
Сердце у меня просто разрывалось от сочувствия. Я представила, насколько было сложно маме с её диктаторским характером ходить к психотерапевту, отвечать на откровенные вопросы, понимать о себе не самые приятные вещи. Мне и то было не особо приятно временами, а уж ей… и подавно.
— А что ты поняла, мам?
Она вздохнула.
— Так много, Рит, что хоть диссертацию защищай. Ну например, что дети не принадлежат родителям. Что они не вещи. Что нельзя оградить своего ребёнка от боли и ошибок, как бы ты ни хотел. Что дети должны жить и ошибаться сами, набивать шишки, страдать. Но это всё… ерунда по сравнению с пониманием, что я сломала тебе психику.
Я молчала. Отрицать подобное было бы глупо и нечестно, а чем утешить, я не знала.
Поэтому мы довольно долго сидели так, обнявшись, и молчали. А потом я всё-таки сказала:
— Мам… я очень рада, что ты пришла. И принесла мой любимый торт. Правда, очень рада.
— Ох, Ромашка… — прошептала она и почему-то засмеялась. Радостно так.
— Тебе же не нравилось это прозвище? И Нина тоже не нравилась.
— Нравилась… Я просто ревновала. Боялась, что ты будешь любить её больше, чем меня.
Я подняла голову и посмотрела на маму с укоризной.
— Очень глупо, мам.
— Я знаю.
Она улыбнулась, подняла руку и погладила меня по щеке, но почти сразу озабоченно нахмурилась.
— Кажется, опять температура… Быстро ложись, сейчас лекарство принесу.
— Угу, — я зевнула, откинулась на подушку и завернулась в одеяло.
Мне было страшно хорошо. Да-да, именно так — хорошо настолько, что даже страшно. И вовсе не из-за торта.
