Но Борис! Каков мерзавец, а?! Сообщить моим родителям о встрече с ребятами! Поскольку с предками мне ещё предстояло разобраться (с чего бы вдруг папаша так заинтересовался моей судьбой и ещё не рождённого внука или внучки?), то с Боречкой я полетела разговаривать уже на следующий день вечером. Примчалась в общежитие к девяти часам – времени, когда оба наверняка будут там.
Распахнула дверь, всю дорогу мысленно собираясь высказать этому недоумку много «приятных» слов, но когда перешагнула порог, застала там одну только Лидку. Та лежала на кровати (вторая, моя, была аккуратно застелена) и читала книжку с грустным видом.
– Привет, подруга! – сказала я недобро. Всё-таки Борис был её парнем, значит, в некоторой степени и ответственность лежала на ней.
– Привет, – грустно ответила та.
– Где твой?
– Он больше не мой, – сухо сказала Лидка.
– Как так? Вроде предложение тебе сделать собирался.
– Сделал уже.
– Да? Ну, поздравляю.
– Не с чем. Я вернула ему кольцо.
– Почему?
– Козёл оказался, вот почему! – почти выкрикнула Лидка, словно я в этом была виновата.
Я прошла в комнату, разделась. Села рядом с ней на стул.
– Рассказывай, не томи.
– Что тебе рассказывать? Предложение он мне сделал, я была такая счастливая! А потом этот… полудурок взял, да и позвонил твоим предкам, чтобы… А ты ведь уже знаешь, да?
Я кивнула.
– Ну вот. Я ушла из кафе, выбесил он меня своей глупостью! Догнал потом, пытался что-то объяснять. Мол, они её родители, имеют права участвовать в судьбе их внука, и Женя неправа, что ничего им не сказала. Прикинь?! Ты – и неправа! А ведь я рассказывала этому кретину, как они с тобой жестоко поступили! Говорила ему! То ли не поверил, то ли не понял. Да и хрен с ним! – Лидка со злостью отшвырнула от себя книжку, словно это был сам Борис. Села на кровати. – Всё, получил свою цацку с курьером. Между нами всё кончено!
Всё то время, пока соседка моя возмущалась, я молча слушала. В такие моменты, знаю, лучше со своим мнением не лезть. И потом тоже. Что толку от него? У них свои отношения. Формально из-за меня поссорились, но кто знает, как дальше? Много бывает историй, когда и лучшие подруги расходятся навсегда из-за своих парней. Если Лидка вдруг встанет на сторону Бориса, тогда между нами всё будет кончено. Я не смогу простить такого предательства.
– Может, всё ещё наладится, а, Лидок? – спросила я ласково.
– Да пошёл он, – уже менее злобно произнесла подруга.
– Ну что ты, не расстраивайся, – я по её скорбному лицу видела: первый запал у неё, как всегда, быстро прошел, настала пора сожалений и самоедства. Так и случилось: Лидка вдруг расплакалась. Я села рядом, обняла её. Подруга, уткнувшись мне лицом в плечо, дала волю слезам. Хорошо, у меня свитер толстый, не сразу промокнет. А то ведь целое море развела! Мне же ничего не оставалось, как гладить её по голове, утешая.
Выплакавшись, Лидка всполошилась:
– Господи! Вот я дура-то! Ты же с мороза. Тебя надо чаем напоить! И ты голодная наверное, тебе нельзя в твоем положении!
Я улыбнулась. Ну, раз накормить пытается, значит, успокоилась. Смотрела, как Лидка суетится, ставя чайник, нарезая бутерброды. Вообще-то было поздновато для этого. Но такая уж она, моя лучшая подруга. Если не накормит и не напоит, станет себя чувствовать негостеприимной. Хотя я здесь формально вообще-то живу, а не в гости пришла. С другой стороны, так редко стала появляться, словом…
Мы сидели, пили чай, лопали бутерброды. Я потому что проголодалась, а Лидка за компанию.
– Ладно, прощаю я твоего Боречку, – сказала я. – Пусть живет. Но если увидишься с ним…
– Да пошёл он, – уже совсем беззлобно произнесла Лидка, жуя колбаску с хлебушком.
– Ладно-ладно, я же вижу, как ты его любишь и скучаешь. Помиритесь уже. Не надо ради меня расставаться, – сказала я миролюбиво. – Так вот, если увидишь, скажи главное: второй раз не прощу. Чтобы больше в мою личную жизнь не совался. Передашь?
– Да.
– Смотри, не забудь. Не хватало ещё, чтобы мы через него с тобой разругались! – предупредила я строго. Лидка посмотрела на меня удивленно.
– Ты что? Мы же лучшие подруги!
– Ради большой и светлой любви люди и не на такие глупости способны, – усмехнулась я.
– Я не такая!
– «Я жду трамвая», – продолжила я старой шуткой. – Все мы не такие до поры до времени, а потом ой-ой, откуда что взялось? Короче, я всех простила, всем забыла.
– Предкам своим тоже?
– Да.
– Но папашка твой заявил, мол, «только через мой труп» и всё такое, – сказала Лидка.
– Подумаешь! И что сделает? В полицию заявление напишет? Пойдет с парнями драться? Ничего он не сделает.
– Уверена?
– Только в том, что беременна, – отшутилась я. – Конечно, уверена!
Дальнейшие события показали, что в этой жизни ни в чем уверенным быть нельзя. Когда я через пару дней возвращалась ближе к вечеру домой, около подъезда меня поджидал… мой собственный отец! Я от изумления даже рот раскрыла. Он же, осторожно, будто к заминированной, подошел ко мне с видом побитой собаки и сказал тихо:
– Здравствуй, дочка.
– Я вас не знаю и знать не хочу! – придя в себя, резко ответила я и пошла дальше.
– Женя, подожди, пожалуйста, – грустно сказал отец.
– Ну, что тебе надо от меня? – развернулась я, зло сверкая глазами.
– Поговорить.
– Спасибо! Поговорили уже! Там, в кафе. Что ты кричал моим ребятам? «Только через мой труп», да? Вот иди и утопись на фиг! – Знаю, грубо. Нельзя так с родителями. Но им можно было меня выбрасывать на улицу на верную смерть?
– Женя, я умираю, – вдруг сказал отец. Я остановилась. Новость ожгла меня холодным пламенем. Развернулась, подошла к нему. Посмотрела в глаза.
– Если ты врешь…
– Справку показать? – горько усмехнулся отец. – Мне жить осталось месяц-два от силы.
– Что с тобой?
– Да это неважно, дочка. Вспоминать не хочу. Я пришел, чтобы… может, зайдем внутрь, поговорим там?
– Пошли… папа, – сказала я. Последнее слово вырвалось само собой, нечаянно.
Отец, оказывается, говорил правду. Да и смысла ему не было меня обманывать, стоя на краю смерти. У него оказался неоперабельный рак легких. Судьба: никогда не курил, не работал на вредном производстве, а тут такое вдруг… Но ничего поделать было уже нельзя. Узнал слишком поздно. Даже матери моей ничего не сказал. Та бы начала мотать его по больницам, пытаясь продлить жизнь. Он захотел последние деньки на этом свете провести, как ему хочется.
– В общем, я пришел к тебе прощения просить. Не знаю, что на меня нашло тогда. Ну, когда этот, Борис, мне позвонил и всё рассказал. Я же подумал – ты падшей женщиной стала, готова с кем попало из-за денег. Господи, вот дурак-то старый! Ты извини меня, Женя. За всё. И за то, что матери не противился, когда она из дому тебя не выгоняла. Да, мне врать теперь смысла нет. Это было исключительно её решение, ну, а я… ты сама знаешь. Всегда при ней подкаблучником состоял. Что скажет, то и делаю. Вот и тогда… Душой, сердцем против был, но не смог поперек её воли пойти. Ну, а сейчас… Сама понимаешь. Знаешь, я тебе что хочу сказать? Ты живи, как сердце прикажет. Не разум, ну его к чертовой матери. Посмотри на меня. Не старик ещё, а уже в гроб скоро лягу. И ведь самое обидное – без любви жил. То есть она, может, и была когда-то. Но потом ты родилась, и мать меня в оборот взяла. Так гайки закрутила – сам не заметил, как в её полной воле оказался. Ты не повторяй моей ошибки, дочка. Если тебе те ребята по сердцу, ты будь с ними. И пусть они… гомосексуалисты, что поделаешь. Сердцу не прикажешь ведь.
Отец замолчал. Он сидел, согнувшись почти пополам, положив локти на бёдра, низко опустив голову и глядя в пол. Мне стало его безумно жалко. Но вслух говорить о своей жалости я не захотела. Всё-таки он мужчина. Значит, мог, а главное должен быть противостоять желанию моей мамаши избавиться от дочери. Он этого не сделал. Тем самым обязан разделить с ней вину за случившееся. Пусть меньшую часть, но все-таки.
