Он рухнул в кожаное кресло с высокой спинкой в углу комнаты - чертов трон для короля, который стремительно теряет контроль над своим королевством.
Что может привязать меня к нему сейчас?
Сигареты. Да.
Я замечаю пачку сигарет, которую он бросил на тумбочку, и тянусь к ней, доставая одну сигарету и черную латунную зажигалку с драконом, вырезанным на лицевой стороне. Я зажигаю сигарету между зубами и делаю затяжку, делаю два шага к тому месту, где он сидит, опускаюсь на колени, кладу руки ему на бедра.
— Вот, малыш, — говорю я, беря сигарету и поднося ее к его губам.
Он затягивается, его черные глаза смотрят на меня со смесью, похоже, любопытства и тонко завуалированной ярости. Я снимаю футболку, и на мне остается только лифчик, прижимаю хлопок к его кровоточащей костяшке.
Я смотрю на него сквозь ресницы, моя вторая рука на его молнии. Я осторожно тяну ее, проникая рукой в его брюки, ища его отвлекающий маневр. Несколько осторожных поглаживаний, и он становится твердым, его член вырывается из штанов. Его лицо ничего не выражает, бесстрастное, он продолжает затягиваться сигаретой. Я сжимаю руку в кулак и начинаю скользить по его члену вперед-назад, необрезанная плоть поднимается вверх, прикрывая головку, и опускается обратно с каждым осторожным движением.
Я смачиваю губы и широко открываю рот, дразня нижнюю часть его твердости щелчком языка, прежде чем взять его в рот. На вкус он соленый и горький, и мне приходится мысленно подбадривать себя, чтобы не остановиться.
Давай. Ты можешь это сделать. Что такое маленький минет? Ты убийца, малышка.
Ух. Прозвище Дорнана для меня, в моем собственном сознании, в ободряющей речи, которую я даю себе, просто неправильно. Я не знаю, смеяться мне или плакать, но и то и другое было бы неуместно в роли преданной клубной шлюхи, поэтому я подавляю их, как подавляю свой рвотный рефлекс, вбирая его в горло.
Его свободная рука автоматически сжимает мои волосы, когда я вбираю его глубже, и он удовлетворенно хрипит.
— Господи Иисусе, — стонет он, низкий и грубый, как гравий и камни. — Ты сосешь член, как порнозвезда.
Я хлопаю ресницами, продолжая работать ртом и рукой над его твердостью, позволяя своим мыслям блуждать.
Я чувствую, как он понемногу расслабляется, его колени опускаются чуть шире, его напряжение ослабевает, он прижимается к спинке стула, а его моргания становятся все длиннее и сладострастней.
— Тебе лучше не лгать мне о прошлой ночи, — говорит он, и я не могу поверить, что он все еще может говорить об этом. Я принимаю это как личный вызов и сосу сильнее, сжимаю сильнее, стараюсь сильнее, чтобы довести его до грани разрядки.
Его пальцы больно дергают меня за волосы, и я борюсь с желанием отбросить его руку, когда бесчисленные волоски болезненно вырываются из моей головы.
— Ты говоришь о полномасштабной войне, Сэмми.
Я поднимаю голову, чтобы произнести ответ, но он дергает меня за волосы.
— Разве я сказал, что ты можешь остановиться, сучка? — гневно требует он, притягивая мое лицо вперед на свой член так глубоко, что я задыхаюсь. Когда я делаю это, он отпускает руки, позволяя мне слегка отстраниться, я кашляю.
— Я убивал людей и за меньшее, — продолжает он, когда я понимаю намек и продолжаю работать ртом над ним. — Намного меньшее.
Я не получаю никакого предупреждения о том, что он собирается кончить, только через несколько секунд после произнесения этих слов, кроме пульсации в нижней части его члена, когда он еще больше напрягается, а его пальцы в это время впиваются в мой скальп. Сперма попадает на мой язык и на заднюю стенку горла, она заполняет мой рот, пока он кончает.
Я думаю о Майкле, невинном молодом человеке, которого Дорнан застрелил в порыве ревности и похоти, когда сглатываю порцию спермы, которую он только что выплеснул мне в рот.
— Я знаю, — отвечаю, вытирая рот тыльной стороной ладони и откидываясь на пятки.
Он тяжело вздыхает, прижимая ладонь к моему лицу, когда встает. Я понимаю намек и отскакиваю с его пути, когда он проходит в ванную комнату и закрывает за собой дверь, ярость из-за его извержения мне в рот проникает и несется по моим венам. Засранец.
Мне так хочется прополоскать рот, но я слышу, как работает душ, и знаю, что Дорнана это не впечатлит. Я осматриваю комнату в поисках чего-нибудь, чего угодно, чтобы удалить вызывающий рвотные позывы вкус из моего рта. Мой взгляд останавливается на шкафу, где, как я знаю, Дорнан хранит свое любимое дорогое пойло.
Я тихо открываю шкаф и роюсь в нем: кожаные куртки и сапоги аккуратно сложены. Этот мужчина дотошный не только в этом. Я смеюсь над собственной глупой шуткой, отодвигая с дороги сапоги и вещевой мешок, и наконец чувствую под пальцами холодное стекло. Я хватаю его и дергаю, обнаруживая нетронутую бутылку виски сорокалетней выдержки.
Сентиментальный ублюдок. Я точно помню, когда он купил эту бутылку, за пару недель до того, как все пошло прахом и я чуть не умерла. Это был подарок ему на день рождения от моего отца. Почему он хранил ее после предательства отца, для меня загадка, но в любом случае, она должна хранить для него болезненные воспоминания.
Ага. Этого должно хватить.
Я откручиваю крышку, нарушая сорокалетнюю печать, и бросаю крышку на пол, закрываю шкаф и занимаю место посреди кровати. Я делаю долгие, обжигающие глотки виски.
Когда пятнадцать минут спустя Дорнан выходит из ванной, я даже не пытаюсь спрятать драгоценный напиток в руке.
Может быть, я устала.
А может, сейчас мне просто наплевать.
Глава 7
Он обнажен, если не считать белого полотенца на талии - белое на его коже слишком невинно для крови, которую он пролил за эти годы. Оно должно быть черным или, может быть, пунцово-красным. Его глаза вспыхивают гневом, когда он видит бутылку в моей руке.
— Какого черта? — бушует он, налетая на меня и выхватывая у меня бутылку с рук, пока я делаю большой глоток. Прохладная жидкость выплескивается на мою грудь, просачивается между грудей и вниз по пупку. Я борюсь с желанием улыбнуться, отчасти потому, что это было бы неуместно, но также потому, что мне страшно. У него такой взгляд, такой убийственный взгляд, который предвещает катастрофу любому на его пути.
Глупая я. Иногда я просто не могу ничего с собой поделать, когда рядом с этим человеком.
Он делает глоток из бутылки и ставит ее на тумбочку, скрестив руки на голой груди. Капельки воды все еще держатся на его татуированной груди, а с его мокрых волос капает вода каждые несколько секунд.
— Я сказал, что ты можешь ее открыть? — настойчиво спрашивает он.
Я качаю головой.
— Так какого хрена ты ее открыла?
Я пожимаю плечами.
— Прости. Я не думала, что ты будешь возражать. Я так волнуюсь из-за прошлой ночи. Я просто хотела снять напряжение.
Он делает еще глоток и на этот раз с такой силой ставит бутылку обратно на тумбочку, что я удивляюсь, как она не разбилась.
— Эта бутылка была особенной, — говорит он.
Я ничего не говорю.
— Ты считаешь себя какой-то особенной?
Мысль о том, что я для него всего лишь очередная шлюха, не приходила мне в голову, особенно после того, как он застрелил бедного ребенка, чтобы произвести на меня впечатление. Я просто предполагала, что он видит в Сэмми нечто уникальное, что-то, что напоминает ему о прошлой любви и похоти, что-то, что можно вылепить и с чем можно поиграть. Мне никогда не приходило в голову, что ему может быть абсолютно все равно.
— Ну, ты для меня особенный, — говорю я, присаживаясь на край кровати и проводя пальцами по его руке.
Он смотрит на мою руку, как на дохлого таракана, и я медленно убираю ее, позволяя ей упасть на бок.
— Встань на колени, — приказывает он. — Лицом к гребаной стене.
