А вот и забор. Словно ничего и не было.
Может, действительно, мне это показалось?
Я долго не мог уснуть.
Мне мучительно хотелось любви.
Местный дурачок. Небольшой, крепенький, толстозадый.
Лет шестнадцать, не больше. Откуда он здесь? Странно.
Он бродит из цеха в цех, балагурит с девушками.
Его шутки грубы и непристойны. Но некоторые девушки реагируют на них, чем немало удивляют нас.
— Поедем с тобой на остров, — кричит он одной из воронежских.
— Зачем? — игриво спрашивает она.
— У меня есть «Ява», — громко смеется он.
— Ну и что?
— Мы поставим мою «Яву» в твой гараж, — ржет он и хлопает девушку по заду.
Лицо ее вспыхивает, она смотрит на нас, потом резко отворачивается.
— А вы что? Умники-разумники! — он подбегает к нам.
Мы молча, угрюмо смотрим на его лицо. Очевидно, что он нездоров на голову. По его физиономии то и дело пробегает гримаса, взгляд какой-то лихорадочный.
— Задать вам вопросы на всю жизнь? — продолжает он.
И, не дожидаясь нашего ответа, скороговоркой выкрикивает:
— Что такое коммунизм, что такое мужчина, что такое женщина?
Вас трое, вот вам три вопроса на всю жизнь. Умники-разумники.
Мы молчим. Он теряет к нам интерес и, увидев проходящую мимо девчонку, подбегает к ней и, схватив за руку, радостно и весело требует:
— Стань, как полы моют!
— Пусти, дурной! — возражает девчонка.
— Вчера было можно, а почему сегодня нельзя? — громко спрашивает он.
И потому, как девчонка краснеет, как испуганно смотрит на нас, мы вдруг понимаем, что он говорит страшную правду, что между нею и ним что-то было. Как так, ведь она нормальная, что она в нем нашла? Нет, такое, наверное, постичь невозможно.
— Дать по ушам? — тихо, не поворачивая головы, спрашивает Колян.
— Не тронь, разве не видишь, он не в себе, — также тихо отвечаю я.
И опять ночь. Сегодня мы одни под своим стогом. Совсем одни.
Таня с Коляном не контачат, а Сашка с Наташей ушли на берег Дона.
— Тоня, Тонечка, — горячечно шепчу я, лаская ее бедра под юбкой.
— Не надо, не надо, — тихо лепечет она, но не отталкивает меня.
Почти не отталкивает.
— Тоня, Тоня, — я словно и не знаю других слов.
Мои разгоряченные пальцы ложатся на бугорок ее лона, сквозь тонкую ткань трусиков я чувствую ее нежный холмик, восхитительную расщелинку.
Мне кажется я сейчас лопну. От страсти.
— Люблю тебя, люблю.
— Что ты, что ты… — шепчет она.
И тут я соображаю, что она говорит совсем не те слова, что прежде.
Слов «не надо» нет. Значит что? Нет, не может быть. Я шалею. От любви.
Мои руки предательски дрожат.
Еще бы. Я стаскиваю с нее кое-что. Пытаюсь стаскивать.
Но она меня удерживает. Пытается удерживать. А я?
— Ну, пожалуйста, ну, пожалуйста, — шепчу я, трогая губами сосок ее груди.
— Не надо, перестань, — вяло возражает она.
— Я только потрогаю тебя, — умоляющим голосом прошу я девушку.
— Я боюсь! — вскрикивает она.
— Все будет хорошо, любимая, все будет хорошо, — уговариваю я ее.
— Нет, перестань!
— Ну, Тонечка! Ну, девочка моя… — я дергаю молнию на своих брюках.
— Что ты делаешь! Мы еще совсем не знаем друг друга!
«Так будем знать!», — едва не выкрикиваю я.
Успех — это когда совсем раздел девушку.
А если кружевное изделие осталось на ее коленях, то это что?
А это означает только одно — нехватка опыта.
— Мне больно, перестань! — вскрикивает девушка.
И прикрывает ладошкой то место, куда я так стремился, куда я было так решительно направился. Я пытаюсь убрать ее руку, Тоня дрожит, но не дает мне это сделать. Я ласкаю девушку, целую ее. Нет, не дает.
— Тонечка, ну, пожалуйста, ну, давай сделаем это.
— Нет. Нельзя.
— Ну почему? Я люблю тебя. Мы всегда будем вместе.
— Через две недели ты уедешь и не вспомнишь меня.
— Что ты такое говоришь? Я ведь так люблю тебя. Тоня!
— Любил бы, вел бы себя иначе.
— Как, как иначе? Когда парень и девушка встречаются, то так и должно быть.
— Нет. Если ты меня любишь, то ты этого не сделаешь.
— Как раз все наоборот. Если бы я тебя не любил, то не стремился бы к этому.
— Нет, пусти. Слышишь?
— Я люблю тебя. Мы поженимся, — говорю я внезапно.
Как это из меня выскочило? Не знаю.
Тоня поднимает глаза и смотрит на меня.
— А тогда и подавно некуда спешить, — говорит она низким голосом.
Все гениальное просто и логично.
— Тоня… — я все еще пытаюсь сдвинуть ее руку.
— Не надо сейчас. У нас еще все впереди. Если ты захочешь.
— Я хочу тебя, — жалобным, хриплым голосом шепчу я.
— Миленький, не надо сегодня, — едва слышно отвечает она.
— Почему? — я с восторгом отмечаю, что она впервые назвала меня «миленький».
— Я еще ни с кем… И не хочу, чтобы первый раз вот так, под стогом сена.
— Я люблю тебя, — шепчу я. Я понимаю, что сегодня уже ничего не выйдет.
— Я тебя тоже люблю. И ты должен меня понять. Если я тебе дорога.
— Конечно, ты мне дорога, — мой голос дрожит.
— Тогда не доводи меня до слез.
— Я не довожу.
— Пусти меня. Пожалуйста.
— Я не держу тебя.
И я слегка отодвигаюсь. Тоня садится и приводит в порядок свою одежду.
Да и мне нужно застегнуть брюки. Ишь, приготовился. Марш в конуру!
Это я говорю про себя своему несостоявшемуся триумфатору.
Я снова обнимаю ее. Нет, вот голову на ее ноги я все же положу!
Мы молчим. Ее длиннющие волосы свисают так низко, что касаются моего лица. Я трогаю их. И неожиданно чувствую, что она гладит меня по голове. Люблю ее!
— Я люблю тебя, — говорю я ей прямо в живот.
То есть, в это время мои губы касаются тонкой юбки на ее животе.
— Ты смешной! — усмехается Тоня. Она явно повеселела.
— Почему?
— Не знаю. Смешной и добрый.
— Это потому, что я отпустил тебя?
— А еще и глупенький.
— Ничего не глупенький.
— Вот возьму и не пойду за тебя, за глупенького.
— Это почему же? — обиженно спрашиваю я.
А сам думаю — ведь я, и правда, сказал, что мы поженимся.
А что? Она так мне нравится. Я полюбил ее. А она меня.
Должен же я когда-то жениться. Чем Тоня меня не устраивает?
— Но ведь тебе еще столько учиться, — словно услышав мои мысли, говорит Тоня.
В ее голосе печаль, какой прежде никогда не было.
— Ну и что, разве это помешает нам? — спрашиваю я.
