И вот я на вершине скалы — смотрю вниз. Колени подгибаются. Дышится тяжело. Я подхожу к самой кромке. Перевешиваюсь через край, подаюсь назад, перевешиваюсь через край, подаюсь назад — представляю, как примеряю на себя крылья вроде Икаровых и лечу над пеной. Я балансирую между жизнью и смертью — не могу ни на что решиться, воображаю, как ледяные воды в царстве Аида лижут мои пятки. Я дразню богов и себя, свешиваясь за край, а потом резко откидываясь назад. Я думаю, что владею ситуацией, что смеюсь над бессмертными. Но на этот раз я перевешиваюсь слишком далеко. И тут, без всякого моего желания, нога у меня подворачивается — и я падаю.
Падение, кажется, длится вечность. Падая, я зову Клеиду и Гектора. Мне является внучка, которую я никогда не буду держать на руках. Я вспоминаю Алкея во всей его юношеской красе и тяну к нему руки. Я вспоминаю мою мать, вспоминаю, как любила ее. Моего воина-отца, которого я вскоре снова увижу в царстве мертвых. Я вспоминаю деда и бабку… а потом яростная бурлящая вода бросается мне навстречу.
Вниз, вниз, вниз — я ухожу все глубже под воду. Соль щиплет мне нос и глаза. Хитон набухает и тянет меня вниз. Мои золотые сандалии срываются с ног и идут на дно. Я уже мертва или вот-вот умру? Смерть — это в чьем царстве? Посейдона или Геи? Сколько я еще буду погружаться — вечность? Утону ли я в море или вознесусь к облакам? Окажусь ли я в царстве Аида со всеми этими тенями, которые ничего не чувствуют и жаждут ощутить прикосновение?
Проходит целая бездыханная вечность, и я поднимаюсь к серебряной поверхности воды. Я вижу над собой днище маленькой лодки. Наконец я выныриваю и жадно глотаю свежий морской воздух, набираю полные легкие. Я плыву в солнце.
Через борт лодки перевешиваются три знакомых лица: Алкей, Праксиноя, Эзоп.
— Слава богам, которые снова свели всех нас! — кричит Алкей.
— Будь благословенна Афродита! — восклицает Пракс.
— У меня сердце чуть не разорвалось, когда я увидел, как ты прыгнула! — кричит Эзоп.
Полузахлебнувшаяся, но в ясном сознании, я вдыхаю воздух исстрадавшимися легкими. Абсолютно голая, мокрая, я забираюсь в лодку к этим троим — моей истинной родне.
Меж всевозможных обществ, которые дышат и ходят,
Здесь, на нашей земле, человек наиболее жалок.
Гомер
И вот мы живем на этом маленьком солнечном острове с кентаврами и амазонками. Хирон хочет назвать наш остров Кентавркадией, а Праксиноя — Амазонией, но в остальном между нами нет разногласий. Мы не можем остановиться ни на одном названии, а потому никак не называем наш остров, который отпугивает людей. Естественно, если у тебя нет имени, никто не хочет посещать тебя. Нас это вполне устраивает.
Мы с Алкеем залатали нашу любовь. Эзоп — наш дражайший друг и живет с нами в полной гармонии. Пракс справедливо и мудро правит амазонками, разделяя власть поровну с Хироном. Мы живем в мире, сочиняем песни и притчи, работаем в саду. Выращиваем виноград и оливки, ловим рыбу в благодатном море, а из козьего молока готовим сыр. У нас есть все. Нам не на что жаловаться. Вот только. Только…
Алкей знает, что Клеида — его дочь и что у него есть внук Гектор. Он узнал это от Дельфийского оракула. Оракул, естественно, каждому является в том виде, в каком мы сами воображаем его. Кем на самом деле был мой оракул — переодетой Афродитой? Мы с Алкеем часто обсуждаем это, но единого мнения у нас так и нет. Алкей жаждет увидеть внука. Но я говорю ему:
— Не езди больше на Лесбос. Дом уже не там, где ты думаешь, и жизнь счастливее здесь, среди друзей.
Иногда Алкей начинает ворчать и не хочет слушать слов утешения. Тогда я обнимаю его и говорю:
— Мы с тобой настоящая родня. Дети должны жить собственной жизнью. Они приплывут к нам, когда будут готовы.
Однажды летним днем мы гуляем по песчаной косе нашего зеленого острова и замечаем вдалеке парус. Нас никто никогда не навещает, а потому мы с Алкеем смотрим как зачарованные. Мы смотрим на парус — он все приближается и приближается. Когда корабль уже почти достигает нашей косы, гребец перепрыгивает через борт и тащит его за канат. Он ищет место, где можно было бы причалить.
— Не здесь! — кричу я. — Здесь смертельно опасные скалы. Они пробьют корпус!
— Тогда плывите вы к нам! — кричит моряк.
— Кто вы? — ревет Алкей.
Но ветер уносит его слова. Некоторое время лодочка прыгает на волнах: на палубе никого нет.
— Ну что, поплывем к ней? — спрашиваю я Алкея.
— Откуда ты знаешь, что там друзья, а не враги? — спрашивает он.
— Я не знаю, но мне кажется, он приплыл с миром:
— Тогда поплыву я. А ты оставайся здесь, Сапфо.
Сердце у меня замирает.
— Я больше не могу тебя потерять! — говорю я Алкею.
Но не успеваю его остановить — он, как дельфин, прыгает в воду и, словно сумасшедший, несется к неизвестному кораблю.
Я вижу, как он переваливается через борт. Вижу, как гребец помогает ему. Вижу прекрасную золотоволосую женщину — она поднимается на палубу с золотоволосым ребенком на руках. Вижу отважного мальчика рядом с ней и узнаю его — это, конечно, Гектор!
Ах, мое сердце! Мое сердце!
Я прыгаю в воду и плыву к лодке.
— Бабушка! — кричит Гектор.
Алкей на палубе, плачет слезами радости.
— Я приплыла, мама, чтобы познакомить тебя с моей дочерью.
У нее на руках шестимесячный ребенок. Он улыбается мне и гулит.
— Я назвала ее Сапфо — в твою честь! — говорит Клеида. — Мне столько всего надо тебе сказать, мама.
Вода капает с меня, ноя беру внучку на руки. Кажется, я никогда еще не чувствовала такой нежности: моя внучка, она зеленее травы, вся такая новенькая, такая счастливая. Я вижу свет солнца в глазах моей дочери, того самого солнца, которое сверкает на воде и разливается до самого горизонта.
— Вообще-то говоря, все уже сказано, — говорю я.
Эолийская земля, в тебе лежит Сапфо, радость Эллады и твоя слава, Сапфо, которая среди бессмертных муз почитается как смертная муза, которую Киприда и Эрос вдвоем вскормили, с которой Страсть ткала бесконечный венок песен. Вы, судьбы, что вьете тройную нить на вашем веретене, почему вы не соткали жизнь вечную поэтессе, которая создала бессмертные дары муз Геликона?
Антипатр Сидонский
Семь лет назад Сапфо ступила в мою жизнь своей изящной маленькой ножкой в золотой сандалии, и с тех пор я уже никогда не была такой, как прежде.
Я читала ее фрагменты и раньше, но не чувствовала в них той силы, которая поразила меня позднее. Она казалась такой далекой. И мир Восточного Средиземноморья за 600 лет до нашей эры казался таким далеким. Но внезапно он стал близким. Такова природа тех книг, что мы называем классическими, — они должны вылежаться на полке, терпеливо дождаться, пока мы достаточно повзрослеем для них. Я перечитала Сапфо, когда мне перевалило за пятьдесят, и неожиданно поняла. Поняла, что ее легенда переплелась с легендами об Афродите. И я начала писать стихи голосом Сапфо, Афродиты и своим собственным.
