Она удерживает мой взгляд чуть дольше, после чего, слегка улыбнувшись, приступает к еде.
Я опираюсь на стойку, попивая свой долгожданный нектар богов, и наблюдаю, как Лера ест. Можно сказать, что она худощавая: длинные линии, стройная, слегка размахивает руками при ходьбе, вся состоит из острых углов. Но кроме того, она сильная. Прекрасно вылепленные мышцы бицепсов и плеч. Сексуальная грудь, переходящая в узкую талию. Я могла бы нарисовать её, думаю я. Я могла бы нарисовать её и даже сама удивляюсь тому, что вижу.
– О чем задумалась? – с полным ртом хлопьев спрашивает она. – Ты так уставилась на меня, будто удивлена, что у меня есть руки.
– Я подумала, а что, если я тебя нарисую.
Чувствую, как мои глаза округляются. Я совершенно не собиралась говорить это вслух, и мы обе это знаем. Лера застыла так же, как и кровь в моих венах. Она смотрит на меня, словно ждет моих объяснений, но я не в состоянии вымолвить ни слова. Когда я нервничаю, в моем мозгу что-то отключается, словно захлопывается дверь.
Идут минуты, и все, что я слышу, – это собственный пульс и звуки ложки и тарелки Леры. Нам не в новинку быть в тишине, но сейчас это слишком тяжело.
– Так значит, хочешь?
Я поднимаю взгляд на её лицо.
– Чего хочу?
Она берет ложку рисовых хлопьев, жует и глотает.
– Нарисовать меня.
Мое сердце расширяется
расширяется
расширяется
и взрывается.
– В этом нет ничего такого, Тася. Ты художник. А я осознаю, что я немного полубогиня, – она подмигивает и наклоняется, чтобы зачерпнуть еще ложку хлопьев с молоком.
Хочу ли я нарисовать её? Черт, да, и давайте уж начистоту: я делаю это постоянно. Но обычно по памяти, и, по крайней мере, она не в курсе, что я её рисую. А идея беспрепятственного визуального доступа к этому лицу, к этим рукам, жилистым предплечьям и широким плечам…
– Хорошо, – почти пищу я.
Она смотрит на меня, немного приподняв брови, как бы спрашивая: «Ну и?» И прежде чем успеваю это обдумать, я выхожу и несусь в свою спальню, копаюсь на столе и нахожу большой блокнот и угольные карандаши. Я слышу, как она поставила тарелку в раковину и включила воду, чтобы вымыть ее.
В моей голове каша, связные мысли исчезли напрочь. Я понятия не имею, что сейчас делаю, но если Лера хочет, чтобы я её нарисовала… блин, да. Я заполню эскизами весь этот чертов блокнот.
Бегу назад в гостиную и чуть не падаю, поскользнувшись на деревянном полу в своих носках и успев схватиться за стену как раз в тот момент, когда Лера, стоя ко мне спиной, смотрит в огромные мансардные окна. Она тянется рукой за спину и снимает футболку через голову.
О.
О-о-о.
– Ох, – тяжело вздыхаю я.
Она резко разворачивается и смотрит на меня, выражение её лица становится подавленным.
– Мы так не будем? О боже, мы же не будем так. Только лицо и все такое, – держа футболку у тела, она добавляет: – Твою мать.
– Все в порядке, – наконец выдаю я, уставившись на карандаш в своей руке, будто проверяя, хорошо ли тот заточен. Я смотрю на него так пристально, что уже могла бы поломать его силой взгляда. Лера. Без футболки. У меня в гостиной. – Это совершенно нормально, я имею в виду, это очень даже хорошо – нарисовать тебя без футболки, потому что так я смогу больше сосредоточиться на деталях мышц, волос и… – я прокашливаюсь, – прочем.
Она отбрасывает футболку и смотрит на меня, словно хочет убедиться, что я уверена.
– Ладно.
Я сажусь на диван и впиваюсь взглядом в неё, стоящую у окна. Она смотрит куда-то вдаль, совершенно спокойна. Не то что я, ощущающая, что мое сердце вот-вот выскочит через горло. Дольше, чем должна бы, я трачу время на её грудь, на ее очертания: идеальные круглые полушария; карта мышц, состоящая из квадратов, прямоугольников, стремительных линий и острых углов. Треугольник, где её тазовые кости встречаются с мышцами. Я чувствую, как она смотрит на меня, когда я рисую полоску светлых волос ниже её пупка.
– Мне снять джинсы?
– Да, – не подумав, отвечаю я и тут же вскрикиваю: – Нет! Нет. Господи боже, так нормально.
Мое сердце еще никогда не грохотало так тяжело.
Она выдает кривоватую полуулыбку. Мне не жаль потратить и год, чтобы воспроизвести на рисунке точную форму её губ в этот момент.
– Я действительно не против, – тихо говорит она.
Дьявол на моем плече говорит мне: «Давай! Соглашайся. Твой геометрический стиль будет неполным без изображения её ног. Это поможет».
Ангел же просто пожимает плечами и смотрит куда-то в сторону
– Если ты уверена, – говорю я, затем, откашлявшись, поясняю: – Ты же знаешь, мне не очень удаются ноги и…
Уже расстегнув одну пуговицу ширинки, она стягивает ткань вниз, одновременно с этим я слышу легкие щелчки расстегивающихся остальных пуговиц.
Для нашей дружбы было бы правильней, отведи я взгляд, но я не могу.
– Тася?
Мне стоит титанических усилий перевести взгляд на её лицо.
– Да?
Ничего не отвечая, она удерживает мой взгляд, стаскивает джинсы с бедер и отпихивает их в сторону.
– Да? – повторяю я. Я дышу слишком тяжело. Должно быть, это заметно.
Сейчас все по-другому. Сегодня утром произошло нечто, вышедшее за рамки обычных Тася+Лера. Ощущение, будто мы шагнули через порог Страны Чудес.
– Где ты хочешь?
– Хочу тебя?
– Чтобы я встала.
– О-о, – я откашливаюсь. – Прямо здесь будет хорошо.
– Я не пересвечена?
Есть немного, но я не доверяю сейчас сама себе, чтобы попросить её куда-нибудь передвинуться.
– Я могу и сесть… – начинает она.
– Лучше просто ложись или… – я резко останавливаюсь, когда до меня доходит, что я сказала. Вот дерьмо, – или сядь. Сидя будет прекрасно. В общем, как угодно.
С легкой загадочной улыбкой она идет к ковру в центре комнаты и ложится посередине огромного солнечного луча.
Скрестив ноги в лодыжках, Лера складывает руки за головой и закрывает глаза.
Вагина.
ЕЁ ВАГИНА.
Это все, что я могу видеть.
Она там, под её трусиками; она как продолжение линии её бедер.
Господи боже мой.
Она влажная, что нельзя не заметить в свете солнечных лучей.
Я склоняю голову, а моя рука зависает над бумагой. Почему она влажная? Такие штуки случаются всякий раз, когда её рисуют? Вероятно, так. А каково это: потрясающе или дико неловко?
Думаю, у Леры первый вариант, потому что вы только посмотрите на неё. Ну то есть я имею в виду её саму. Леру, конечно.
– Тася? Ты в порядке?
Точно. Ей ведь слышно, когда я не рисую. Я усаживаюсь на диване поудобнее и начинаю порывисто прорисовывать каждую деталь её тела: светлые волоски на ногах, глубокие бороздки у бедер, и да, её очертания под тканью трусиков.
Я изрисовала десятки страниц, чтобы ухватить каждый штрих и позже выполнить в цвете. Мои руки перепачкались углем, а пальцы онемели от быстрой и напряженной работы.
– Перевернись на живот, – прошу я.
Она делает, как я сказала, и я успеваю поймать момент, как напрягаются мышцы её бедер, когда она резко приземляется на ковер – с инстинктивным выпадом вперед.
Каждый мускул в моем теле сжимается в ответ: умоляющее желание улететь за пределы Галактики.
Слева я замечаю шрам, пересекающий несколько ребер.
– Что это за шрам?
– Упала с велосипеда в ту первую поездку, – бормочет она, имея в виду «Разъезжай и Сооружай», когда она познакомилась со Светой и Настей, и они вместе колесили по Штатам и строили по пути дома для малообеспеченных семей.
Шрам довольно большой – четыре сантиметра шириной и где-то с десяток длиной – и мне интересно, как долго Лера восстанавливалась после такого.
– Я даже не знала о твоем падении. И чем ты занималась, если не могла садиться на велосипед и заниматься строительством?
Она пожимает плечами и укладывает поудобней лежащую на руках голову, а я поражаюсь, насколько ей легко в собственном теле.
– Мне наложили швы. И я взяла пару дней отлежаться. Это не так страшно, выглядит куда хуже, – я согласно мычу, слушая её рассказ и работая над кривой линией её икроножной мышцы, аркой стопы и выступающей косточки на лодыжке. – В Канберре нет особых косогоров, – продолжает она, – и мы ездили на велосипедах повсюду. Этот город идеальный для этого. Удобные маршруты. Хорошие дороги. И хотя я привыкла ездить, мои подруги были настоящими идиотками, и из-за их идей мы все много раз падали, – я люблю её голос и растворяюсь в нем, пока рисую её позвонки, люблю изгиб линии роста волос у неё над ушами. Одно дело – видеть все это, и совсем другое – касаться её, узнать руками так же хорошо, как я знаю её при помощи зрения.
