– Каждый день встречать не обещаю…
– Вы только что приехали. Я видела.
Становлюсь причиной новой улыбки.
Рука выскользает из кармана. Поднимается вверх. Тарнавский указывает мне на дверь в суд.
Я разворачиваюсь. Он за мной. Поясницей чувствую тепло ладони. Мышцы спины напрягаются.
– Как за тобой парни ухаживают, Юля? Ты же даже выебнуться не даешь…
Я понимаю, что он пытается сбить напряжение. И я бы млела, честно, но обстоятельства не позволяют.
Осторожно поднимаюсь по лестнице, смотря под ноги.
Дверь нам с господином судьей открывает молодой парень в форме. Я благодарю его себе под нос, Тарнавский воспринимает как должное.
Не успеваю испугаться, но по факту клетка захлопывается.
Передо мной – рамка металлоискателя. Сзади – закрывшиеся двери и широкая грудь Тарнавского.
Оглядываюсь, он подбадривает и кивает:
– Идем, Юль. Обсудим все. Времени не так много, а затягивать я не хочу.
***
– Сука, да чего ж здесь всегда так жарко?
Тарнавский заходит в кабинет первым вместе с претензией.
Я предпочла бы оказаться где-угодно, но следую за возможным работодателем.
Нервно прижимаю сумку к боку, палевно и по-идиотски подсматривая за передвижением по кабинету мужчины.
Тарнавский ставит окно на проветривание. Довольно агрессивно швыряет мобильный на стол. Закатывает рукава той самой безупречно белой рубашки. И делает несколько «взмахов» тканью на груди, пускаю воздух под нее.
Я сглатываю.
Чувствую себя виноватой еще и в жаре. Остаюсь ближе к двери, чтобы… Сбежать?
Куда, Юля?
Бумажка с секретом давно сожжена. Деньги от Смолина лежат в надежном месте. Я не планирую их тратить. В принципе.
Но взяла же, Юль… Взяла…
Не знаю, мыслями ли, взглядом ли, но привлекаю внимание Тарнавского. Очевидно, вопрос про сука-жарко был задан не мне, но в кабинете правда душно. И окно ситуацию сильно не спасает.
Круживший по комнате Тарнавский останавливается. Упирается руками в бока. Смотрит на меня. Даже дыхание сбивается. Сердце ухает вниз. Пульс взводится.
Слышу его:
– Юля… – И боюсь до побежавших по коже мурашек. Приходится постоянно повторять про себя, что он ничего не знает, а я ничего пока не сделала.
Тарнавский молча внимательно смотрит. Что в его голове – понятия не имею. Смаргивает. Снова вытягивает руку, на сей раз указывая уже на кресло.
– Присаживайся.
– Спасибо, – с необъяснимым энтузиазмом пользуюсь возможностью хотя бы сменить расположение.
Иду к креслу, слыша, как телефон судьи вибрирует. Это отвлекает мужское внимание. Ну и супер.
Сев, слежу, как Вячеслав сначала смотрит, а потом и тянется к телефону.
– Извини, я возьму.
Мое разрешение ему, очевидно, не нужно, но я из вежливости киваю.
Забрасываю ногу на ногу и наблюдаю, как Тарнавский берет мобильный в руки и взвешивает его. Мне кажется, недолго колеблется.
Я жду, что выйдет из кабинета, но нет.
Прокашлявшись, подносит мобильный к уху. Произносит кому-то:
– Привет, Майя, – а смотрит при этом на меня.
Прямо. Очевидно осознанно. У меня снова подскакивает пульс. Кто такая Майя? Это что-то рабочее или? От меня ждут, что я буду такое подмечать или? Он проявляет доверие или безразличие?
Ерзаю на стуле. Сама отвожу взгляд. Делаю вид, что не слушаю. Скольжу по кабинету.
На стене какая-то идиотская картина. Стол – монументальный, но старомодный. Уверена, он здесь стоял задолго до появления Тарнавского. В комнате много визуального шума, от которого лично я бы избавилась. Может и Тарнавский тоже. Не знаю…
После приветствия он молчит. До меня доносится непрерывный писк кого-то там – с другой стороны.
Украдкой смотрю на Тарнавского. Он делает шаги по комнате. Улыбается.
Таю. Не хочу за ним следить. Не хочу его предавать.
– Я тебе обещал покрыть треть? Серьезно? – Судья задает вопросы, приподняв брови. Я улавливаю издевку, но не злую. Неизвестная мне Майя снова трещит. – А условие ты помнишь, Май?
Еще раз ерзаю. Майя что-то отвечает.
Тарнавский останавливается и смотрит на свою уродскую картину. Или не свою. Ловит мой взгляд. Кивает на стену. Складывает губы в «как тебе?». Правильный ответ я не знаю (подчиненному должно нравиться все, что нравится начальнику), но решаю хотя бы в чем-то быть честной. Сначала деликатно покачиваю ладонью в воздухе. Потом, когда судья выражает скепсис, искренне показываю палец вниз.
Он закрывает динамик ладонью и говорит:
– Мне тоже не нравится. Снять никак времени нет.
Пока я думаю, что ответить, он уже переключается обратно на «Майю».
– Я тебе сказал, что если сессию закроешь без троек – покрою треть поездки. Зачетку покажешь, врушка?
Не знаю, почему, но лицо вспыхивает. Он что ли… Встречается со студенткой?
– Много разговоров, Май. Чтобы без троек закрыть надо было поднапрячься, ты…
Незнакомка перебивает. Писк становится еще более возмущенным. Тарнавский проявляет верх терпения, давая высказаться.
Вздыхает. Тянется к переносице и сжимает.
– Май, не пищи. И так башка болит. К отцу иди.
Не слушается – пищит. А я, скорее всего, напоминаю одно большое ухо.
– К отцу, Майя. К отцу. Брат всё.
Брат. Черт. Это не имеет никакого значения, но я выдыхаю. Ощущаю легкость. Беспричинную. Глупую. Но все равно…
Оглядываюсь. Он слушает сестру и изучает такую же старомодную, как и все в кабинете, люстру.
Финалит разговор улыбкой и вполне однозначным:
– Высказалась? Я рад. Сдашь без троек – приходи за бабками, малыш. А пока прости.
Сбрасывает. Возвращается к столу и снова без особых церемоний отбрасывает мобильный на поверхность.
Я даже вздрагиваю. Волнуюсь сильно. Еще сильнее от осознания, что теперь все его внимание направлено на меня.
Ерзать поздно. Тихонько прочищаю горло, выдерживая пронзающий взгляд. Я каждую секунду готовлюсь услышать, что он все знает и мне… Конец.
– Почему вам всем от меня нужны только бабки, Юль? – Но от настолько неожиданного вопроса впадаю в ступор.
Мне не нужны.
Хлопаю глазами. Я бы наоборот отдала, чтобы не приходилось делать ничего, что противоречит моим желаниям и чувствам.
Ответа Тарнавский не ждет. Вздыхает.
– Сестра звонила. Полторы минуты разговора – и я знаю, насколько ей важно поехать с подругами в Испанию. Еще, что наш отец – жмот. Еще, что жмот – я, если не помогу. Еще, что оценки никому в этой жизни еще не помогли…
Непроизвольно улыбаюсь. Я понимаю, что эта информация мне не нужна и меня не касается. Скорее всего, Тарнавский видит, что я зажата, и расслабляет. Но мне всё равно приятно. Я ловлюсь на крючок притворной доверительности.
– Она очень хочет поехать, наверное… – Предполагаю, мягко пожимая плечами.
– Ясен пень. Только кроме желания нужны еще действия.
Молчу, потому что не поспоришь.
Мужчина обходит стол и садится в свое кресло.
Я чувствую момент, когда переключается с разговора на меня. Полностью.
– Вы не любите женщин… – Ляпаю и тут же жалею. Сама понимаю, как тупо звучит. Краснею. У Тарнавского брови приподнимаются. Но он быстро возвращается в норму. Губы подрагивают – улыбается.
– Очень даже люблю, Юль. Не люблю наглость. А у моих сестренок ее с головой.
– У вас две?
– Три.
– Ого…
Мне и любопытно, и ненавижу себя за то, что «собираю информацию». Каждое слово оцениваю с точки зрения то ли это, что хотел бы узнать от меня Смолин.
Гадко. Тошно. Противно.
И, если честно, все меньше успокаивает мысль, что Тарнавскому чертовски повезло, что крысой к нему решили отправить меня. Любая другая не думала бы. А я… Буду бороться за него. Только буду ли?
– А у тебя? – мужчина спрашивает, склонив голову. Я смущаюсь. Вот сейчас можно было бы вывалить все, что я собиралась.
Про вечную благодарность за брата. Про выбор профессии из-за него. Да даже про чувства и «сотрудничество» со Смолиным. Но я неопредено веду плечами, сжимаю пальцы в замке и ограничиваюсь простеньким:
