И вот я здесь, сижу напротив девушки, которая является для меня абсолютной загадкой.
Она ковыряется в своей еде. А я так голоден, что часть меня хочет протянуть руку и доесть за нее, но ей тоже нужно покушать. К сожалению, я знаю, что она не сможет этого сделать, пока не закончит переваривать большой ком печали в глубине своего желудка.
Доедаю свой сэндвич и отодвигаюсь, говоря себе, что это не мое дело, грустит она или нет. Я проверил, что она не пострадала, и теперь мне пора уходить.
Светлые локоны рассыпаются по ее плечам, когда она слышит, как мой стул скрежещет по деревянному полу, и вскидывает голову.
— О! Ты уже закончил, — она опускает взгляд на свой почти несъеденный сэндвич. — Ты вообще жуешь или просто разжимаешь челюсти, как змея?
Я улыбаюсь, допивая остатки лимонада и оплакивая тот факт, что он закончился, прежде чем отнести посуду в раковину и сполоснуть ее, чтобы загрузить в посудомоечную машину.
— Спасибо за ужин. Было вкусно, — говорю я, быстро кивнув, прежде чем обойти остров по направлению к задней двери.
Все по делу.
Ее широкая улыбка освещает комнату.
— Конечно. Да. Нет проблем!
Затем она отворачивается и продолжает ковырять свой бутерброд. Улыбка исчезает.
Моя рука лежит на дверной ручке. Я приказываю себе уйти, а потом сдаюсь и поворачиваюсь назад. Вот тебе и границы.
— Ты хочешь поговорить о том, что произошло?
Ее взгляд возвращается ко мне, полный удивления, а затем она смотрит мимо меня, в сторону моей квартиры. Брови хмурятся:
— Разве тебе не нужно заниматься?
Да, это так. На самом деле, я не буду спать почти всю ночь.
Покачиваюсь на пятках и засовываю руки обратно в карманы:
— Нет ничего такого, что не могло бы подождать.
Ее нижняя губа дрожит:
— Ух ты. Спасибо… это, — она снова смотрит в свою тарелку, — действительно мило с твоей стороны.
Значит, она не собирается сразу открываться. Ну и ладно. Буду обращаться с ней, как с молчаливой свидетельницей.
— Значит, дело не в твоих родителях, а в школе?
— Нет, учиться в школе легко. Это, ну… — она пожимает плечами. — Дело сердечное. Влюбленность, я, полагаю.
О, Господи.
Предупреждающие звоночки звенят в моей голове.
Очевидно, она тоже их слышит, потому что вскакивает и смеется:
— Только не в тебя! О боже мой…
Я смеюсь от облегчения, которое разливается по моим венам. Потираю затылок и чувствую себя в безопасности, делая еще один шаг назад, на кухню.
— Это тот парень, который ходит в школу Святого Томаса, — она склоняет голову набок, как маленькая птичка. — Там все ученики — мальчики…
Киваю и обрываю ее:
— Я знаком с этой школой.
Еще одна подготовительная школа, которая, вероятно, стоит дороже, чем все мое обучение в юридической школе.
— Да, точно, ну, Престон ходит туда… Престон Уэсткотт.
Она называет его имя, будто я клюну на эту наживку, но юридическая школа подготовила меня к подобным ситуациям. Даже если не хочу заниматься юридической практикой после окончания университета, я все равно буду работать над совершенствованием своего имиджа в зале суда. Престон Уэсткотт — сын мэра, и знаю, что она хочет, чтобы я был впечатлен этим откровением, но просто киваю, чтобы она продолжала.
И она продолжает.
Проходят минуты, пока она рассказывает подробности своего дня: вальс, партнеры по танцам и унижения. Слова вырываются так быстро, как будто я открыл шлюз.
Все время, пока она говорит, подавляю в себе инстинктивное желание отмахнуться от нее. Это ерунда. Она даже не вспомнит об этом через пять лет. Старшая школа кажется вечностью, но это не так. Это едва ли можно назвать вспышкой. Хочу стукнуть кулаком по плечу, сказав ей, чтобы набралась сил и жила дальше, забыла об этом мудаке и сосредоточилась на учебе.
Но знаю, что лучше не надо. В данный момент ей не нужно сочувствие, ей нужно пережить ночь, отдохнуть и проснуться с надеждой на следующий день. Эту надежду я и дам.
— Вы, ребята, репетировали вальс? — спрашиваю я, огибая остров и направляясь к ней.
Она подпирает рукой подбородок и вздыхает:
— Да, но я все время наступала Линкольну на ноги. Уверена, что он собирается рассказать Престону, как плохо я танцевала, и, что еще хуже, мне придется вернуться через две недели и повторить все сначала. Я должна просто позвонить и сказать, что у меня сломана нога или что-то в этом роде.
— Давай, — говорю я, протягивая ей руку, чтобы она взяла ее. — Мы попрактикуемся, если ты не против.
У нее отвисает челюсть:
— Серьезно?
— Да. Если я могу это сделать, то сможет и любой другой. Ты просто разволновалась из-за всей этой глупой драмы.
Она зажимает рот и отворачивается, нахмурив брови:
— Это не глупости.
Перспектива — это еще один урок в юридической школе.
— Ты права. Это не глупости, — делаю шаг вперед, держа руку вытянутой. — Я не могу исправить ситуацию с Престоном, но могу научить тебя танцевать. Это должно немного помочь, верно?
Я наклоняюсь так, что оказываюсь почти на одном уровне с ее глазами. Она поднимает на меня взгляд, и вечерний свет, проникающий из сада, отражается в ее карих глазах. На лице написано такое искреннее выражение благодарности, что я застигнут врасплох.
— Я уже знаю все шаги, — говорит она. — Так что тебе не обязательно начинать с самого начала. Наверное, я просто сбиваюсь, когда все ускоряется.
— Хорошо, тогда мы начнем медленно.
Она сглатывает, опускает взгляд на мою руку, а затем встает, принимая мое приглашение. Ее правая рука ложится в мою левую, и я с удивлением замечаю, что она дрожит. Слегка сжимаю ее, пока моя правая рука обхватывает Лорен и ложится на лопатку. Она дрожит, легонько касаясь кончиками пальцев моей руки, как будто боится прикоснуться ко мне. Если бы мы были на танцполе на официальном мероприятии, я бы подошел ближе, но я не сокращаю разрыв между нами. Лучше держаться на расстоянии вытянутой руки. Едва прикасаясь к ней.
— Здесь нет музыки, — со смехом замечает она.
Качаю головой:
— Она нам и не нужна. Просто следуй моему примеру и слушай счет. В вальсе используется такт на три счета: 1, 2, 3; 1, 2, 3.
— Да, знаю.
— Хорошо. Ты готова?
Она кивает, и я начинаю с левой ноги и делаю шаг вперед, затем в сторону правой ногой, а затем вместе. Правую ногу вперед, левую в сторону, вместе. Прошло много времени с тех пор, как я в последний раз танцевал вальс, но это стало для меня второй натурой, как езда на велосипеде. Продолжаю считать, пока мы не находим ритм.
Брови Лорен удивленно приподнимаются, когда мы огибаем кухонный остров:
— Ты действительно хорош, намного лучше, чем парни, с которыми я танцевала. Ты танцевал котильон, когда был в моем возрасте?
Я улыбаюсь:
— Нет. Моя мама научила меня танцевать.
— Хм.
Мы продолжаем двигаться медленно. Движения Лорен роботизированные и напряженные, как будто она не вполне доверяет мне вести ее.
— Мама подумала, что мне важно уметь танцевать, даже если я не смогу танцевать котильон. Расслабь плечи и позволь мне вести. Ты борешься со мной.
Она смеется и смотрит вниз на свои ноги, как будто это самая неприятная часть тела:
— Правда?
Я крепче сжимаю ее правую руку:
— Да. Расслабься.
Без сомнения, половина ее проблемы заключается в том, что парни, с которыми она танцует, сами ужасные танцоры. Она была вынуждена научиться вести, потому что они с треском провалились в этом.
Она делает глубокий вдох, и напряжение в ее плечах постепенно спадает.
Мы продолжаем двигаться, еще несколько раз повторяя движения, а затем Лорен неуверенно улыбается:
— Лучше?
— Немного. Знаешь, я почти испытываю искушение научить тебя вести и позволить тебе взять все под контроль во время репетиции котильона.
Она смеется, и в этом звуке звучит чистая невинность:
— Не думаю, что Престону это понравится.
