С другой стороны, разве не мы сами сковываем другого своими представлениями о нем? Разве не внушаем ему страх измениться и потерять нашу любовь? Разве не принуждаем его вести себя в соответствии с нашими ожиданиями? Почему, надев маску, отказавшись от своей личности, человек иногда становится больше собой, чем прежде, обретает бoльшую свободу?
Действительно ли они любят Лиэлле, а не свои представления о нем? Вправе ли они закрывать ему дорогу к магическому могуществу? И если бы они все еще были дороги Альве, что бы он сделал, чтобы это показать? Что бы он сделал, если б хотел быть с ними рядом, но знал, что Дэм Таллиан не позволит? Кем бы он стал, если б ему пришлось выбирать?
Ответ пришел сам собой.
Тем, на кого Альва похож меньше всего. Хамоватым темнокожим фарри, напрочь лишенным всякой утонченности, с простонародной речью и жутким арисланским акцентом, который Альва терпеть не мог, но хорошо имитировал. Носящим простую одежду слуги, без каких-либо украшений. Религиозным фанатиком, отказывающимся от вина и от секса с мужчинами, по крайней мере, поначалу. Слугой, который мог сопровождать их где угодно и болтать, что в голову взбредет. Человеком, который спас их в снежном буране и проводил ночи с ними в постели. Тем, кого Дэм Таллиан обещала отпустить, если они возьмут его с собой.
Люди придумали несметное количество волшебных сказок о том, как любовь снимает заклятие, превращая чудовище в принца или принцессу; о том, как узнают давно потерянного возлюбленного в обличье согбенного старца или дикого зверя; как тянутся друг к другу разлученные во младенчестве брат и сестра. Но любовь сама по себе похожа на волшебство: как река, она каждую минуту другая и все-таки прежняя; как один и тот же сад, каждую весну распускается новыми цветами. И если человек меняется, любовь меняется вместе с ним.
Вернувшись в комнату, Итильдин долго стоял у кровати и смотрел. Они уснули в обнимку, «ложечкой», как всегда любил спать кавалер Ахайре. Только, в отличие от кавалера Ахайре, Хатталь прижимался к степняку сзади, положив руку поперек его живота.
Они так привыкли думать о своем возлюбленном, как о капризном избалованном ребенке, которого нужно постоянно защищать и оберегать. Дэм Таллиан почти их обманула, подсунув искусные фальшивки, полные обаяния и огня, красоты и блеска. Но истинный Альва сам жаждет защищать и оберегать их. Он способен отказаться от всего, что ему было дорого и ценно, только ради того, чтобы быть с ними.
Теперь он был уверен, что нашел правильный ответ. Итильдин разделся и скользнул под одеяло, прижавшись к мускулистой темнокожей спине.
Когда пересыпались последние жемчужины в часах, Дэм Таллиан снова приняла их в тронной зале.
– Готовы ли вы дать ответ? – спросила она скучающим голосом. Однако ее напряженная поза помимо воли выдавала нетерпеливый интерес к происходящему.
– Прежде чем дать ответ, леди Таллиан, мы хотели бы получить гарантии, – произнес Итильдин с изящным поклоном. – Иначе испытание превращается в фарс.
Надменно она ждала, что последует дальше. Он продолжал:
– Не хочу усомниться в вашем слове, леди, но позволю себе напомнить, что в случае с кавалером Ахайре вы не погнушались использовать Кольцо Правды. Я прошу вас надеть кольцо и поклясться, что настоящий кавалер Ахайре находится в этом зале, и как только мы его укажем, вы немедленно снимете с него любые наложенные чары и доставите его туда, куда он пожелает, и с теми, с кем он пожелает.
– И ничего для себя? – насмешливо сказала она. – Никаких гарантий безопасности тебе и твоему варвару? Я удивлена. Вы можете оказаться очень разочарованы, когда сделаете свой выбор.
– Для себя нам ничего не нужно, – твердо ответил эльф. – И мы не собираемся выбирать. Это право принадлежит кавалеру Ахайре. Мы лишь хотим увидеть, что Альва делает свой выбор свободно.
Чародейка нахмурилась. Предложение эльфа не вызвало в ней энтузиазма. Она могла бы отказаться, но тогда попала бы в такой же тупик, в какой пыталась загнать своих гостей. Должна быть хоть видимость справедливости, чтоб получить хотя бы видимость доброй воли. А без доброй воли Альва не представляет для нее особенной ценности. На это и рассчитывал Итильдин.
Помедлив, она приказала Хатталю принести кольцо. Дэм Таллиан храбро надела его на палец и поклялась во всем, что от нее требовал эльф.
– Ты точно знаешь, что делаешь? – тихо спросил Кинтаро.
– Если я ошибся, можешь свернуть мне шею, – прошептал Итильдин.
Он подошел к трону Дэм Таллиан и, прежде чем кто-либо успел опомниться, влепил Хатталю хлесткую пощечину.
Вина, плеснувшаяся в глазах фарри, все ему сказала. Настоящий Хатталь закричал бы: 'Чего дерешься, белобрысый ублюдок?' Но он не закричал. Он был готов принять что угодно.
– Это тебе за тот год, что ты провел без нас. Это, – он ударил его по другой щеке, – за ту неделю, что мы не знали, кто ты такой. А это… – оборвав себя, эльф поцеловал его жадно, взасос. – Если это не кавалер Ахайре, нам не нужен никто другой, – сказал он, когда смог говорить.
Чародейка хлопнула в ладоши – и…
На него смотрели зеленые глаза Альвы, и руки обнимали его, и рыжие кудри, заплетенные в сотню косичек, спадали на плечи, а на губах играла нахальная и нежная улыбка Хатталя.
– Ты знал, ты догадался, благодарение небу! – И по старинной привычке кавалер Ахайре совсем было собрался упасть в обморок, но его подхватил Кинтаро.
– Что значит «ана бахабэк»? – прорычал он низким, рокочущим голосом, который можно было бы счесть угрожающим. Но они хорошо знали эти нотки.
– «Я тебя люблю», идиот! Это значит «я тебя люблю»! Зря ты столько времени провел в Арислане? – завопил Альва, и они стиснули друг друга так, что чуть не затрещали кости.
Кажется, они на несколько минут забыли обо всем, в том числе и о чародейке. Первым о ней вспомнил Альва. Он высвободился из объятий, подошел к ней и поднес к губам ее руку, не почтительным, а скорее фамильярным жестом.
– Благодарю за наставничество, желаю счастья в личной жизни и надеюсь больше никогда с тобой не встречаться. А теперь, будь любезна, отправь нас в Селхир, пока кольцо не начало действовать.
– Ты пожалеешь, что бросил обучение! – сказала она безжизненным голосом.
Кавалер Ахайре беззаботно пожал плечами:
– Не больше, чем пожалел мой отец, что отправился в Иршаван.
…Когда они шагнули на землю из портала, солнце садилось. Кругом простиралась широкая однообразная равнина, заросшая вереском. Лишь на западе ее оживляли холмы и купы кустарников.
– Обманула, чертова баба! – сказал с досадой Альва, еще не забросивший лексикон Хатталя.
