Ольга Тартынская - Верь мне и жди

Я скучаю по тебе. Я всегда скучаю по тебе. Когда ты надолго уезжаешь в свои бесконечные турне или долгие путешествия, я не нахожу себе места. Чтобы не сойти с ума, вслух разговариваю с тобой, смотрю твои записи или тру и мою все в нашем доме. Лида на меня ворчит: ведь и без того все блестит. К слову, она не пользуется моей слабостью и, как всегда, выходит на работу.

Я права была, когда наняла именно Лиду. И вовсе не потому, что она не юная стройная блондинка, а зрелая интеллигентная женщина. Лида для нас клад. Она не сплетничает, не подпускает к себе журналистов и фотографов, которые рвутся подсмотреть нашу жизнь. Бывает, когда тоска по тебе становится нестерпимой, я прошу Лиду поговорить со мной. Несмотря на разницу положений, мы понимаем друг друга.

Однажды мне было особенно грустно. Я сидела, слушала твои песни с последнего альбома и плакала. Лида увидела. Ты ведь знаешь, она никогда не вмешивается в нашу жизнь, не лезет с душевными разговорами. Но тут она подошла ко мне, погладила по голове и сказала:

— Вам бы ребеночка родить. Что ж так мучиться, в одиночестве…

Я не стала ей говорить, что ты мне запретил думать об этом. Раз и навсегда. До сих пор с дрожью вспоминаю, как ты сказал однажды:

— Нет, дети — это нереально. Я уже, мягко говоря, не юн. Ребенка надо успеть поставить на ноги, чтобы все по-человечески, воспитать. Нет, не успею.

Да, ты не юн. Я моложе тебя на десять лет, но тоже уже не юная. И все-таки разве это может быть препятствием, если мы любим друг друга и хотим закрепить нашу любовь в ребенке? Сейчас сколько угодно примеров позднего материнства, никого это не смущает. А уж в вашей богемной среде! Однако ты оказался упорным на этот раз и не хотел ничего слышать. У тебя уже есть взрослая дочь от первого брака. Видно, весь запас отцовства ты израсходовал на нее. А что делать мне с моими инстинктами?

Ты не знаешь, как мне одиноко без тебя. Я становлюсь совсем беззащитной, неприкаянной. И так целые месяцы. Ведь ты не берешь меня в свои экзотические путешествия, на горные курорты. Ты не берешь меня на фестивали и в долгие гастроли. Я всегда одна. Все наши встречи до единой я могу рассказать по дням. Однажды, чтобы не сойти с ума от вечной тоски по тебе, я решила писать эти записки. Всякий раз, как ты оставлял меня надолго, я садилась писать, вспоминать, все-все, каждую мелочь, и мне начинало казаться, что ты рядом. И теперь у этих записок появилось особое назначение… Ты должен понять меня и, надеюсь, простить…

Наверное, нельзя так любить. Эта любовь делает меня зависимой, уязвимой, открытой для невидимых стрел. Она мучительна, потому что я вынуждена делить тебя с тысячами твоих поклонников и слушателей. С тысячами вожделеющих тебя женщин. Иногда я их ненавижу. Им нужен ты для полноты их и без того наполненной жизни. А у меня, кроме тебя, ничего на свете нет…

Да, я тоже была такой, из толпы. Жила потихоньку, не ведая о твоем существовании. Находила смысл и маленькие радости в обыденной жизни. У меня все было: работа, маленькая квартирка в хорошем районе, подруги. Не было любви, ну так что ж? Все так живут. Я была одна из многих, живущих без любви. Пока не увидела тебя…

Когда это случилось? Задолго до нашего знакомства. Казалось, все произошло совершенно случайно. Я пришла на твой концерт, хотя никогда не любила тяжелый рок, а ты играл тогда именно его и пел на английском. Ты только что вернулся из Америки и начинал жизнь заново.

Я пришла с подругами в ночной клуб. Им хотелось вволю попрыгать, покричать, выпить — в общем, оторваться. Взяли какие-то коктейли с игривыми названиями вроде «Оргазма» или «Секса на пляже», устроились возле небольшой эстрады, поставив бокалы прямо на край сцены. Клуб (ты помнишь?) оформлен был не без выдумки, довольно стильно. Стены и потолок обтянуты темной тканью, на которой нарисованы созвездия и светила. Мебель тяжелая, деревянная, несколько ярусов для желающих уединиться за столиками.

До этого я не бывала в подобных местах, девчонкам едва удалось уговорить меня пойти потанцевать. Надо мной подшучивали: «Сошествие королевы в народ». Я тогда занималась Серебряным веком, жила поэзией Ахматовой, Блока, Гумилева. Девчонки говорили про меня, что я опоздала родиться. Здесь мне нечего делать, я всему чужая. Я сидела в редакции небольшого издательства, обрабатывала рукописи, писала отзывы. Часто брала работу на дом. Шурка, как и теперь, трудилась в школе, обожала своих оболтусов и тянула на себе всю семью. Катя защитилась по психологии подростков и открывала частную практику. Нам уже было под тридцать, а ни одна еще не вышла замуж. Каждое лето мы вместе ездили в Ялту, где у Кати жила мама. Ежегодно собирались 19 октября, отмечали годовщину пушкинского лицея. По новому стилю, правда, но это пустяки, формальность, ведь у Пушкина — 19 октября. Мы читали стихи, свои и чужие, начиная, конечно, с солнца русской поэзии. Пели под гитару старинные романсы, Окуджаву. Я тогда еще сочиняла песни, и они многим нравились. Мы выручали друг друга деньгами, памятуя о трудных временах в общежитии, когда все бросалось в общий котел. Словом, мы были роднее родных.

Итак, мы взяли по коктейлю и ждали, когда можно будет насладиться музыкой. Обещано выступление группы «Амаркорд». Я тогда ни при какой погоде не слушала рок-музыку и понятия не имела, что это за группа. Впрочем, и девчонки не могли меня просветить. И вот народ вокруг завопил, запрыгал. Это означало, что концерт начинается. Музыканты разошлись по своим инструментам, проверили работу усилителей, звук, микрофон. Вопли нарастали, но это было не самое страшное. Грянула музыка.

Я подумала, что у меня треснула голова. Инстинктивно зажав уши, я посмотрела на девчонок. Видно, они уже захмелели (бокалы их были пусты), так как не испытывали ни малейшего неудобства. Нас крепко притиснули к сцене. Место у микрофона еще пустовало. И вдруг новый всплеск бешеных воплей. Я прикрыла глаза от вспышек белого света, а когда открыла, на сцене уже стоял ты.

— Кто это? — крикнула я в ухо какому-то пареньку, восторженно взирающему на тебя.

Паренек изумился:

— Это же Николай Красков! Солист группы, — и засвистел зачем-то.

Я смотрела на тебя и думала: «Это Он!» Ни малейшего сомнения не было, в душе воцарилось спокойствие, словно она после долгих скитаний обрела наконец пристанище. И уже тогда возникла эта зависимость, делающая меня хрупкой, чувствительной и одновременно удивительно сильной.

Ты был тогда другим, помнишь? Длинноволосый, как все рокеры, ты показался мне похожим на индейца, потому что у тебя мужественный профиль из-за слегка изогнутого носа. Губы крупные, свежие (даже теперь, через столько лет!), чувственные. Немного удлиненное лицо, карие глаза, которые кажутся почему-то серыми. Темный загар довершал сходство с индейцем. Уже тогда ты любил экстремальный спорт и загорал на горных курортах.

Твой сценический костюм всегда продуман. В Америке ты изображал русского паренька в косоворотке и шароварах. А тут вышел в просторном узорчатом пиджаке на голое тело, талия перехвачена широким поясом, в узких штанах и сапогах. Впрочем, возможно, тогда я и не разглядела, во что ты одет. А запомнился таким по фотографиям периода группы «Амаркорд».

Я еще не слышала твоего голоса, потому что вступление к песне было довольно длинным. Я просто стояла как столб и твердила про себя: «Это Он». И вот ты запел. Многие считают, что твоему голосу не хватает яркой окрашенности, звучности тембра. Не соглашусь. Ты пел чуть сиповатым, но невероятно сильным голосом. Это было как чудо.

Мы уже привыкли, что на эстраде иметь голос вовсе не обязательно, и встреча с настоящим талантом — крайняя редкость. Поэтому я не ждала ничего особенного и была ошеломлена открытием. Казалось, для тебя не было ничего невозможного. Голос уносился в такие выси, так победно и мощно звучал, что становилось страшно: вдруг сорвется? Рокерская сиповатость красиво ложилась на музыку, которая оказалась на удивление мелодичной. После я узнала, что музыку ты пишешь сам. Стихи тебе редко даются: требования очень высокие, поэтому за помощью обращаешься к профессионалам. А музыкант ты действительно от Бога.

Так вот. Как приговоренная, я стояла возле эстрады и смотрела на тебя не отрываясь. Слов я не понимала, да это и не нужно было. Музыка проникала в меня как откровение, твой голос томил, будоражил, доставляя мучительное наслаждение. Я не танцевала, не размахивала руками, не жгла зажигалку, как это делали вокруг. Я просто стояла и смотрела, забыв о грохоте, о головной боли, табачном дыме, разъедающем глаза, не слыша воплей вокруг. От тебя исходил мощный поток энергии, который заряжал жизненной силой и… любовью. И страшно было, что вот сейчас ты уйдешь, а я останусь одна, навсегда… Я тогда уже знала, что никого в моей жизни больше не будет, кроме тебя.